Ванда Леваниди - Вслед за душой

Найя появляется, как всегда с улыбкой, плавно покачивая бедрами, с огромным декольте на белой рубашке. Ловлю взгляд Лисички – отводит в смущении, увидев, как тяжелая грудь подавальщицы подпрыгивает с каждым шагом. Глядя на смущенную Лису, самому становится не по себе.

Притащил в обитель похоти и разврата – олух!

– Здравствуй, АртУр! – Найя ставит ударение на «У», протянув ее, отчего мое имя на ее губах звучит слишком двусмысленно.

Лиса сразу улавливает намек – Найя знает меня не просто как постояльца.

– И тебе не болеть, – отвечаю жестко, и тут же ловлю обиженное лицо и злой взгляд стервы на малышку, – Мне нужна комната, вода и одежда для девчонки! – требую я.

– Деньги есть? – спрашивает недовольно, нагло разглядывая мою Лису.

В качестве доказательства поднимаю в воздух увесистый мешочек, отобранный у всадников.

Следующий вопрос не заставляет ждать:

– Комната одна? – подвох слышится не мне одному.

Вижу метания своей девчонки, ее чувства, написанные на белоснежной мордашке, поэтому, не сводя с нее взгляда, наклоняюсь всем телом на столешницу прямо к наглой подавальщице:

– Комната – одна на двоих! Кровать тоже можно одну! В комнату – жаренного поросенка и овощи! На утро – творог, молоко, сыр и свежий хлеб. Уяснила?

Найя стискивает зубы от негодования, но кивает:

– Посидите, пока приготовят комнату.

– Тогда поесть неси! – кидаю ей и беру побледневшую Лису за руку, ведя к столику.

Избегает взгляда так, словно виновата она, а не я.

От этого не по себе.

– Артур… Ты прости, что навязалась тебе… – шепчет тихо, отчего волосы становятся дыбом, стоит только представить на секунду, что мог не встретить ее или чего хуже – оставить там.

Кладу свои ладони, полностью накрыв маленькие ручки девчонки, и произношу, твердо веря в каждое сказанное слово:

– Я тебя не оставлю! В моей защите можешь не сомневаться. Даже от таких… – киваю в сторону столешницы, где минуту назад стояла грудастая любовница.

Едва удерживаю язык за зубами от ругательств при ней.

– Почему комната одна?

– Ты боишься меня, Лиса? – смеюсь, рассматривая пухлые губки.

– Н-нет, – врет, глядя в глаза.

– Ты спала в моих объятиях, и я не тронул тебя… – не убедительно звучит, потому добавляю, – Хорошо… Обещаю, что не трону, если ты сама не захочешь, договорились?

Девчонка отчего-то краснеет – это выводит из равновесия. Выпрямляюсь на стуле от догадки.

Неужели она меня хочет?

– А на счет комнаты – так было нужно… – в подробности не вдаюсь.

Снял бы по отдельности – вечером явилась бы Найя, даже если не звал бы. А поскольку уже полгода сдерживаюсь от похоти и стараюсь не мараться о таких вот, как Найя и ей подобные – другого варианта не нашел. Одна кровать – чтоб позлить ее же. Но Лисе знать об этом не обязательно.

А обещание?

Обещание дал – значит сдержу.

Пугают мысли о маме и понимание, что ей больно.

Также пугает мое возникновение в девятнадцатом веке – это как минимум странно. Страшно от всего абсолютно, что происходит в жизни, настолько сильно, что даже таверна уже на входе кажется зловещей, во главе с мутной хозяйкой, пялящейся на Артура, словно он должен ей что-то кроме денег.

Нет, разумеется, догадываюсь, что между этими двумя была интимная связь, но это меня не касается абсолютно. Я здесь временный гость (здесь – имею в виду девятнадцатый век). Поэтому стараюсь не зависать на вываленном напоказ бюсте официантки…

Стоит подумать о ней – лицо само кривится от отвращения…

То, что Артур взял один номер на двоих с одной кроватью не пугает абсолютно, но заставляет задуматься. Он действительно не трогал меня до сих пор: смотреть – смотрел, но прикасаться не решался.

Я вижу его голодные взгляды, вижу ищущие поддержки намеки, но не могу позволить себе этого, поскольку у меня есть Анар.

Как смотреть потом ему в глаза, если вдруг натворю дел?

Эта мысль безумно отрезвляет каждый раз, когда мысли сходят с ума от зеленого взгляда, переполненного безумным неприкрытым желанием.

Если Артур действительно воздерживается уже полгода, то возможно ему стоит обратить внимание на похотливую официантку…

Только отчего-то мысли об этом делают больно.

Очень-очень больно.

Мужчина мне никем не приходится, а представлять его в объятиях другой – цепляет до боли в сердце.

Разумеется, он все понял, глядя на мои пылающие щеки, когда сказал, что не тронет, пока не захочу сама.