Любовь Черникова - Цена невинности

Так. Хватит! Больше никаких извращенных экспериментов. Рейн – наставник Академии Астральных Искусств. Я – студентка, а значит, между нами не должно быть ничего подобного и пора ему об этом напомнить. Мысленно признав собственное поражение, спрашиваю в свою очередь:

– Наставник, позвольте мне одеться.

– Нет. Я желаю еще любоваться твоим телом.

Ответ совершенно не тот, на который я рассчитываю. Задохнувшись от возмущения, вскидываюсь, но встретившись взглядом со своим противником, понимаю, что впервые вижу его таким. Рейн фон Аделхард смотрит на меня, как оголодавший канис на кусок кровяной колбасы. Жадно и с неприкрытым вожделением. От этого взгляда моя кровь закипает и превращается в патоку. Ноги слабеют, сладко ноет низ живота, заставляя полыхнуть огнем щеки.

Подобрав с пола остатки втоптанного туда самообладания, издевательски интересуюсь:

– Наставник, а вы купили лицензию, чтобы заявлять такое?

Мои слова звучат на удивление спокойно и даже немного зловеще. Разговаривая с членом семьи Кастильеро, кто-то мог бы от таких интонаций и в штаны напрудить, но на Аделхарда это не производит впечатления. Мужские пальцы ложатся мне на подбородок, приподнимая лицо. Рейн склоняется так, будто снова хочет меня поцеловать. Его губы касаются моих, когда он задает вопрос:

– Ты желаешь знать, купил ли я право трахать тебя, когда мне заблагорассудится, Ари?

От такой наглости зверею. Никому не позволено разговаривать со мной в подобном тоне! Со мной – Арелией Кастильеро!

Прежде чем соображаю, что делаю, мой кулак окутывается голубым сиянием «перчатки», и я от души заряжаю забывшему свое место сенатренышу в морду.

– Трахать меня можешь только во сне. Наяву не сотри ладошку, навозник!

Выкрикнув вслух презрительное прозвище, какое употребляют в отношении уроженцев сельскохозяйственных планет, в тот же миг оказываюсь на полу, распластанная на мягком ковре. Ублюдок Аделхард нависает сверху, удерживая над головой мои руки. Безжалостно раздвинув ноги коленом, втискивает его так сильно, что на его безупречных форменных брюках неминуемо останется влажное пятно.

Склонившись к моему лицу, он рычит, глядя мне прямо в глаза:

– Да, Ари! Я действительно купил лицензию. Взяв тебя прямо здесь и сейчас даже силой, я буду в своем праве!

Аделхард смотрит с издевкой, а меня душат обида и ненависть.

– Ты лжешь! Этого не может быть! – Не веря в услышанное, мотаю головой.

– Мне нет нужды тебе лгать. Ты теперь моя, Ари. Моя по праву. На год.

– На год? Ты купил лицензию всего лишь на год?!

Только что я была шокирована его поведением, но эта новость и вовсе точно удар молотом – есть такой псионический прием. Прикладывает так, что в башке еще сутки потом звенит.

Год! Звучит как форменное оскорбление. Казалось бы, надо радоваться, что навозник не смог собрать достаточной суммы, чтобы забрать меня себе насовсем. А так немного потерплю и буду свободна. Больше двух контрактов на одну пси-одаренную подряд ему все равно не светит по определению. Исключения в законе бывают, но для них должна быть серьезная причина, и это явно не про него.

Но почему же так обидно? До тошноты! До рези в глазах!

Чтобы прогнать непрошеные слезы, приходится едва ли не до крови закусить губу. Боль хоть немного, но отрезвляет.

– Пусти! – прошу почти равнодушно.

Аделхард не отвечает мне грубостью. Просто поднимается на ноги и отступает, продолжая насмешливо смотреть. Радуется, наверное, произведенному эффекту. Придурок! Ничего, я тоже умею брызгать ядом.

– На год? – издевательская ухмылка искривляет мои губы. Поднимаясь с пола, прячу за упавшими на лицо волосами глаза. – У тебя настолько туго с финансами, что на большее ты не способен, нищеброд? Меня до сих пор мучает вопрос, зачем ты, вообще, это делаешь? Два контракта и оба под хвост лысому канису. На что ты пошел, чтобы рассчитаться с моим отцом, а? Продал свою дрянную планетку? Нет. Это вряд ли, кому она нужна. А! Поняла! Ты заложил родную матушку, ради права уложить меня в койку?

Мир неожиданно переворачивается. Не успев осознать, я оказываюсь перекинутой через его колено с выставленным вверх голым задом.

– Не смей! Говорить! Так! О моей! Матери!

Больше у меня не остается мыслей, потому что с каждым словом на мою задницу опускается крепкая ладонь. С размаху. Прижигая. И никакой эротической подоплеки в этом действии нет. Сплошное унижение! Звуки шлепков раздаются у меня в ушах точно эхо. Не знаю, как мне удается высвободиться и отскочить в противоположный конец гостиной, откуда я таращусь на экзекутора, тяжело дыша, точно загнанный зверь.