Любовь Черникова - Цена невинности

Лицо Аделхарда каменеет, взгляд непроницаем.

– Приводите себя в порядок студентка, Кастильеро. Через час жду вас в моем кабинете. Обсудим вашу отработку, – тон Рейна сухой и официальный.

Чеканя шаг, он покидает пентхаус.

– Это незаконно! – ору в его издевательски прямую спину. – Отношения между преподавателями и студентами запрещены!

Рейн фон Аделхард замирает на пороге.

– Похоже, у вас серьезные пробелы в знании законов Содружества, студентка Кастильеро. Непростительно для дочери своего отца, – отвечает он не оборачиваясь.

– Я… Я буду жаловаться!

– Пожалуйста. Это ваше право, Арелия. Не опаздывайте.

Дверь, автоматически распахнувшаяся перед наставником, мягко встает на место, а я еще некоторое время смотрю на нее невидящим взглядом. Наконец очнувшись, трясу головой и зову Дерека. Но, похоже, что друг каким-то чудесным образом умудрился незаметно улизнуть. Оно и к лучшему, только надеюсь, что он не подслушивал наш с Аделхардом… Хм. Разговор.

Приказав системе безопасности заблокировать замки, снова отправляюсь в душ. Долго моюсь, подставляя лицо струям теплой воды, массируя ароматным шампунем волосы. Смывая дорожки слез и прикосновения мужских рук к моему телу.

Рук моего друга и рук моего… врага? Да, именно так!

Воспоминания о дне, когда началась наша с Рейном фон Аделхардом вражда, врываются в голову без стука и разрешения, выбив накрепко запертую дверь тяжелым ботинком сборщика хакса…

– Мама, тебе плохо?

Дебора Раскел облокачивается на столешницу и крепко жмурится. С каждым днем ей становится хуже и хуже. Ее густые русые волосы поблекли, губы выцвели, в уголках глаз прибавилось морщинок, а на утонченном лице застыла печать страдания.

– Мама?

– Сейчас все пройдет, дорогая. Я уже приняла лекарство, – она старается улыбнуться и сделать вид, что все хорошо.

Мама всегда так поступает и меня учит никогда не показывать слабость.

Дебора еще немного стоит, а затем, точно решившись, выпускает опору и идет к выходу. Пытается впихнуть ноги в тяжелые сельскохозяйственные ботинки сборщика хакса, призванные защитить нижние конечности рабочего от колючих побегов. Поднятая нога дрожит, а по маминому виску стекает капелька пота. С запозданием бегу к Деборе, чтобы отговорить от этой затеи и поддержать, если мама снова вздумает падать.

– Тебе не стоит сегодня идти на работу!

– Я и так провалялась в постели целую неделю, мы сильно задолжали за аренду харвестера.

– Мам, может… Может, нам обратиться к доктору? К хорошему доктору с Итерры.

Дебора отвечает мне печальной улыбкой.

– Ну да, знаю. У нас нет денег ни на медицинские услуги, ни на шаттл… – бормочу я и не могу сдержать тяжкий вздох.

– Вот видишь, Ари, ты умница, – мама ласково проводит ладонью по моим заплетенным в две тугих косы волосам, выкрашенным в неприметный мышастый цвет.

Отчего-то она строго следит, чтобы никто и никогда не узнал, каков он у меня на самом деле. Говорит, что это очень плохо – выделяться среди местных. У нее самой волосы каштановые, к тому же изрядно припорошены сединой.

Деборе все же удается обуться, и она выпрямляется, пытаясь отдышаться перед следующим действием. А затем принимается застегивать ботинки. Закусываю губу, стараясь не расплакаться от вида дрожащих маминых пальцев – длинных и изящных. Раньше у нее всегда был красивый маникюр, но с тех пор как ее портативный маникюрщик разбился, я не видела мамины руки ухоженными.

Мама мучается, но никак не может совладать с тугими застежками. Давит на них ладонью, но тщетно. Ей уже не хватает дыхания, а простое действие утомляет настолько, что на застиранной футболке цвета хаки проступают влажные пятна. Наблюдая за этим, закусываю губу так сильно, что чувствую привкус крови. Мама не любит, когда я плачу, и я креплюсь изо всех сил. Но я всего лишь подросток, и эмоции требуют хоть какого-то выхода, а злость помогает не расплакаться.

– Проклятая Кантра! Ненавижу эту гребаную планету! – изрыгаю в свинцовое безрадостное небо ругательство и пинаю стену.

– Ари! Не сквернословь и не буянь, это тебя не красит! – на миг мама становится прежней, и я готова ругаться без перерыва и переломать всю мебель, а то и разнести нашу хибару, лишь бы и дальше видеть ее такой.

К сожалению, так это не работает…

Не совладав с застежкой, Дебора бессильно опускается на колченогий табурет. Откидывает голову на стену и прикрывает глаза. Мама не плачет никогда, словно бы и не умеет, но я знаю, сейчас она в отчаянии.