Literary Yandere - Дни осквернения

Немного побродив по улицам, таким узким, что меж домами нельзя было пройти, расставив руки, Лоран остановился на границе между трущобами и респектабельным районом – там, где осесть вышло и достаточно дешево, и вполне достойно. И до жандармерии оставалось такое расстояние, что никого бы не удивило, если б Лоран являлся на службу пешком.

Маркиз снял комнату под крышей в переулке чистом, хотя и темном. Ветхая, опрятная старушка, владелица ветхого, опрятного домика, проводила постояльца до лестницы, потопталась у нижней ступеньки и ушла так, словно внезапно забыла, что собиралась показать жильцу его новое обиталище. Лоран поднялся на чердак в одиночестве. Комната оказалась вполне достойна той платы, что за нее требовали: бедно обставленная, но такая узкая и темная, что меблировка создавала ощущение загроможденности. Лоран оглядел свое новое пристанище скорее с любопытством, чем с разочарованием. Если слухи о его детстве имели под собой реальную подоплеку и они с сестрой и отцом действительно долго жили в апимских диких лесах – неудивительно, что всего лишь кровать без полога, умывальник, растрескавшаяся тумбочка и старая конторка вполне удовлетворили молодого Эджертона. От какого еще аристократа в столице можно было ожидать подобной неприхотливости?

Маркиз снял сапоги и лег на кровать. Солнце светило в узкое окно прямо ему на лицо.

Что ж, подумал Лоран, тем сподручнее будет читать на закате! Он приобрел газету, пока бродил по улицам, присматриваясь к постоялым дворам, и теперь достал ее, намереваясь пролистать. Он хотел составить впечатление о столице в противовес тому, что показал ему первый день в Атепатии.

Первую полосу занимали известия о бале в королевском дворце. Вторую – проповеди какого-то жреца Демиурга. На третьей в виньетках сообщалось о ближайших казнях на главной площади. Лоран вчитался в приговоры: мошенник, вор, убийца, две ведьмы, колдун-кузнец. На следующей странице размещались частные объявления.

«Бракосочетание юной маркизы Эджертон и молодого виконта Сааэшейского назначено на следующую неделю.» – прочитал Лоран внизу листа. Объявления о свадьбах от остального текста отделяли те же виньетки, что использовались на предыдущей странице.

Как быстро! Конечно, отец послал извещение задолго до прибытия детей в столицу, а они еще задержались… Но брат и сестра полагали, что у них есть некоторое время. Оказалось, они ошиблись. Газета упала на грудь Лорана, словно несколько листков бумаги внезапно стали слишком тяжелы для его сильных пальцев.

К своему стыду, Лоран чуть было не проспал на следующее утро – он впервые поступал на работу, его жизнь впервые требовала четкого расписания, так что, если б не шум с первого этажа, он бы провалялся в постели до полудня. Еще недавно, в апимских лесах, он вставал по велению сердца или тела, от падающего на лицо луча солнца, щебета птиц… Либо грубого окрика отца, но такое случалось редко. Несмотря на то, что Лоран провел всю сознательную жизнь подле отца, даже теперь, на двадцать четвертом году жизни, он не мог сказать, что между ними есть по-настоящему прочная или теплая связь. Фульк Эджертон словно никогда не выделял своих детей из числа прислуги, будто сын и дочь для него значили столько же, сколько и наемные работники. Прежде детей это обижало, но сейчас, в Эльзиле, они поняли, чем было продиктовано подобное отношение родителя к ним. В конце концов, лорд Эджертон и распорядился ими, как чужими работниками по найму, почти как рабами. Лоран находил даже некоторую пользу в холодном воспитании, которое получил. Что думала о том Эрнестина, пока оставалось тайной.

Лоран встал, умылся, оделся, зачесал волосы ото лба назад… он начал постепенно привыкать к новой детали в своем облике – полукруглому шраму поперек щеки. К счастью, рана была нанесена недостаточно глубоко, чтобы повредить челюсть или проткнуть кожу насквозь, и так низко, что не задела глаз. Теперь кожа зарубцевалась настолько, чтобы не кровоточить, если Лоран говорил или ел, и боль ушла – либо он так привык к ней, что уже не замечал. Однако по змеистой вспухшей линии время от времени пробегал разряд щекотки – ткани восстанавливались. Это хорошо, каждый раз, перебарывая желание почесать рубец, думал маркиз. И каждый же раз перед его внутренним взором невольно вставала картина путешествия в столицу. Момент, когда его щеку взрыла сталь, он не запомнил, но миг, когда смотрелся в поднесенное Эрнестиной – о, нет, тогда еще не Эрнестиной в полной мере, конечно же – зеркальце, запал Лорану в душу. За последние несколько месяцев его жизнь, однообразная больше двадцати трех лет, несколько раз подряд совершила удивительные перевороты.