Карина Демина: Невеста

С нее слетел капюшон, и на светлых волосах блестели капли дождя.

– Вот здесь… – Он узнал это место, крохотный пятачок на гранитной ладони. Камень здесь ничем не отличается от иных камней. – Здесь я умер. Почти.

Эйо вздохнула и прижалась щекой к его раскрытой ладони. Пальцы она разгибала силой.

– Ты жив. И я. И остальные тоже… и жить будем. Я уеду в Эртейн, а ты останешься здесь. Будешь возвращаться, хорошо бы каждый день, но как получится. Хотя скоро зима и ночи будут долгими. Я буду ждать тебя каждый вечер. И буду злиться, когда ты не приходишь. Скучать. Письма писать… и ты тоже однажды напишешь брату.

С ним получилось попрощаться, но как-то так, что осталась заноза под сердцем.

– Сначала просто письмо. Ничего важного, расскажешь, как тут обустроился… или спросишь про то, как он справляется. А он ответит. И когда-нибудь вы снова научитесь доверять друг другу.

Возможно.

– Ты же все равно любишь его. А он – тебя. Можешь ворчать сколько хочешь, но это правда. И не вздыхай, я точно знаю.

Знает, радость зеленоглазая.

– А по весне тебе надоест мотаться, и ты построишь дом. Небольшой, для двоих… и вереск зацветет. Ты говорил, что здесь много вереска…

Он и вправду расцвел в начале лета, упав на склоны гор бело-лиловым покрывалом. Солнце раскалило камень и землю, и медвяный аромат вскружил голову.

Мне хотелось петь и кричать.

И еще сделать какую-нибудь глупость.

Например, упасть навзничь и лежать, глядя в небо. О да, я знаю, что леди не бегают по вересковым пустошам, не визжат как оглашенные и от мужей законных не отбиваются.

Правда, от него не отобьешься.

Падает рядом, отфыркивается, и взгляд такой укоризненный, что того и гляди совесть проснется.

Только Оден на мою совесть рассчитывать не привык. Перехватив меня лапой, подкатывает ближе к себе, сует нос в ухо и шумно дышит. А вроде бы взрослый, солидный… щекотно, между прочим.

И будут ведь говорить, что это я на него дурно влияю.

Заваливаясь набок, я пытаюсь оттолкнуть его лапой, но попадаю в пасть. Оден нежно прикусывает подушечки. Полнейшее безумие, но мне хорошо…

Осень осталась позади.

Эртейн – небольшой некогда городок, стремительно разраставшийся. Здесь дощатые хибары липли к старым домам, что кирпичным, что деревянным, но одинаково солидным, при неизменных колоннах, лестницах и мраморных вазах, в которых скапливалась вода. Мощенные камнем улицы зарастали грязью, а дождь лишь размывал зыбкие грани условностей.

Я не хотела оставаться.

А Оден не хотел оставлять меня, но водил по дому, прислушиваясь к старческому его кряхтению. Прежние хозяева не слишком-то хорошо о нем заботились. Паркет из бука потемнел, зарос грязью, а кое-где вздулся горбами. Двери скрипели. Стекла были мутны. На древней ванне шрамом выделялась кое-как заделанная трещина. Бронза кранов позеленела.

– Вряд ли так просто найти подходящий дом. – Я обняла помрачневшего мужа. – И этот неплох. Надо просто им заняться.

Эту ночь мы провели вдвоем.

И следующую тоже…

Но ему все равно пришлось уйти.

Гримхольд. Перевал. Мосты и опоры. Дорога, которой пока не было. Мертвая крепость. Город. Контрабандисты. Отступники. Дезертиры.

Воры.

Убийцы.

Золотоискатели. Кто-то пустил слух, что с Оденом в горы пришли золотые жилы, и по первым морозам к Перевалу потянулись безумцы, одержимые желанием разбогатеть.

Оден говорил о них с раздражением. Он возвращался, когда мог, почти всегда уставшим, часто – злым, иногда – задумчивым и способным лишь на то, чтобы добраться до кровати. Он просил посидеть рядом, и я садилась, рассказывая о мелких сплетнях мелкого же городка…

Да, меня приняли.

С недоверием. С опаской. С настороженной завистью, сквозь которую сквозило ожидание: когда же мой бедный супруг поймет, какую совершил ошибку.

А он не понимал.

Упрямый.

Зима пришла с первым снегопадом, который длился трое суток.

Дорогу завалило.

И Эртейн замер, полусонный, ленивый, согретый каминами да очагами.

Зима – время долгих вечеров и сплетен, уже утративших прежнюю остроту.

Посиделок за чаем и рукоделием.

Лавин.

И взрыва, эхо которого долетело до нас.

Ожидания, затянувшегося на полторы недели. Я порывалась сбежать. И останавливала себя, уговаривая, что там, на Перевале, стану лишь помехой. Что Оден занят.

Он вернется.

Или отправит записку. Даст знать, что с ним все в порядке… и не только с ним. Горе и страх объединяют. И дни сменялись днями. Моей выдержки хватило на семьдесят два часа, а потом я приказала седлать лошадей. Вот только дорога оказалась перекрыта. Нас не пустили дальше блокпоста.