Диана Килина: Noir (СИ)

Нуар послушалась и начала пить. Ополовинила чашку и отстранилась все еще с закрытыми глазами.

- Полежит дней пять. Ты, - бабка ткнула в меня пальцем, - Должен поить и ухаживать. Я пойду за травами, вернусь дня через три. Разрыв-трава как раз поднялась, собрать бы.

Я смотрел вслед хромающей старухе, пока она споро бродила по дому, складывая в корзину какие-то кожаные ремешки.

Когда она уже вышла за порог, крикнул:

- А дальше-то что?

- Дальше заберешь ее отсюда, увезешь далеко – в деревне все знают Нуар дю Мен, нельзя вам тут оставаться. Ты ее воскресил – теперь за нее и отвечаешь, рыцарь. Бросишь – погибнет. Душа теперь с тобой связана, хочешь этого или нет.

Я посмотрела на девушку и, не веря случившемуся, покачал головой. Невероятно. Диво и только.

- Думать надо было, когда призрака звал по имени, думать надо было, - тихо сказала бабка, уходя в темноту.

***

Приходила в себя Нуар быстро. На второй день кожа ее порозовела, а волосы, в рыжих отблесках огня, отдали синевой. Она спала и держала меня за руку, начиная что-то бормотать, когда я отлучался, чтобы подбросить дров в печку.

Когда она открыла глаза в первый раз, мне показалось, что я утонул в их синеве. Она ничего не говорила ни мне, ни старухе, что вернулась из леса через три дня, как и обещала. Молча пила ароматные отвары и бульон, что бабка варила из птиц, попавшихся в силки неподалеку от дома. Оживала.

Я не ощущал усталости до тех пор, пока сон не сморил меня прямо на подножья ее постели. Нуар как раз тогда впервые, не заговорила, нет – запела. Какую-то красивую грустную мелодию, а голос ее сам был музыкой.

На пятый день старуха попросила нас уехать.

Я оставил ей мешочек с серебряниками и два ножа из Балерийской стали, которые носил в ножнах на лодыжках.

Платье Нуар бабка выстирала и подарила ей черный плащ с широким капюшоном – чтобы не узнали, когда будем проезжать деревню.

Строго настрого наказав не заговаривать с людьми и не оборачиваться, колдунья отправила нас в путь, пожелав ровной дороги.

Сидя на коне и ведя его сквозь чащу, я прижимал к себе девушку одной рукой и думал о том, каким же шальным ветром занесло меня в этот замок. Колдовским.

Сейчас остроконечные шпили едва виднелись за густым туманом и ветвистыми кронами деревьев, что, буквально расступались перед копытами Аериса и срастались плотнее, едва оставались позади.

Нуар дремала, а я думал, что зря не проткнул мечом Жюблена напоследок – зло должно быть наказано. Но, мысли остались только мыслями: возвращаться ради мести было рискованно. Мне оставалось радоваться отвоеванной у смерти драгоценной ноше, что сейчас посапывала в седле, прижавшись теплой спиной к моему животу.

***

Готье привез Нуар в семейное поместье, что стояло обособленно и одиноко, но это одиночество им не претило – отнюдь. Зажили себе – в удовольствие.

Шли годы, а Нуар продолжала засыпать, держась за сильную руку рыцаря. Ее рыцаря. Ни на миг не забывала она, что спас ее. С того света вернул.

Готье, в свою очередь, дремал под песни возлюбленной, что лились из просторных окон тихой мелодией. Меч благополучно отправился в дальний угол, пылился там, ржавел понемногу.

А через некоторое время у них родилась девчушка с черными волосами, да темно-синими, бездонными глазами. Назвали ее Маргарет, и росла она молчаливой и задумчивой, как мать. А еще умной была не по годам, радовала родителей.

Умерли Готье и Нуар в один день, прожив долгую, спокойную, наполненную смехом и счастьем, жизнь. Маргарет поговаривала, что нашла родителей в одной постели, крепко держащихся за руки, с улыбками на лицах – словно не отошли в мир иной, а просто уснули, как в любой другой день.

***

- Милый, ты хочешь сказку? Ладно, тогда давай укроем одеялом ножки. Вот так, - заботливые руки подоткнули плед, ласково провели по темноволосой макушке.

Малыш улыбался. Беззубо еще, но вполне осмысленно. Готовился слушать.

- Говорят, что на том самом месте, где сейчас пустили толстые корни дубы высокие, зеленые-зеленые, когда-то возвышался крепкий замок, метя в облака своими острыми шпилями. Мрачный и неприветливый, замок тот славился жестокой династией хозяев, что с каждым следующим поколением только впитывала пороки, и каменела сердцами.

Сторонились путники этого места, десятой дорогой обходили, предпочитая останавливаться в придорожном трактире, отдавая столько серебряников, сколько вздумалось взять хозяину постоялого двора. Не жалели денег, предпочитали делить кров с незнакомцами, чем ночевать в том замке. Холодный был он, продуваемый всеми ветрами.