Мари Руткоски: Преступление победителя

Передышка была недолгой. Валорианцы знали, куда Арин направлялся. Империя отправит ему вдогонку войну, но пока Арин сосредоточился на звуке, с которым ветер хлестал по парусам. Он смотрел, как из-за горизонта поднялось мокрое солнце. Арин позволил морскому воздуху наполнить легкие и почувствовал себя свободным.

Арин раскрыл небольшой полотняный сверток. Кинжал Кестрел блестел. Арину больше не было больно смотреть на него, и он сумел оценить красоту оружия. В свете солнца сверкало розовое сердце рубина. Позолоченная рукоять казалась водоворотом расплавленного металла. Арин взвесил кинжал в руке. Тот едва ли что-то весил.

Да, он был красивым. Но этой причины недостаточно, чтобы хранить что-то, что тебе не нужно.

Арин выбросил кинжал в море.

Он плыл домой.

* * *

Повозка остановилась. Нужно было напоить лошадей.

Солнце уже встало. Через маленькое зарешеченное окно повозки падали его лучи. Они осветили скованные запястья Кестрел, безвольно лежащие у нее на коленях. Девушка была одета в то же синее платье, что и вчера вечером. Хотя повозка остановилась, Кестрел все еще казалось, что ее грубо болтает. Ее глаза опухли и болели от света.

Но что-то заставило ее встать на ноги. Слова другого языка, который Кестрел знала не хуже своего. Снаружи кто-то говорил по-герански.

Кестрел приблизилась к окну. Стражников ей видно не было. Сначала она вообще ничего не увидела: солнце светило слишком ярко. Но затем перед девушкой предстали пики пустых гор. Она снова услышала голос: какой-то мужчина говорил по-герански со своими лошадьми. Звякнуло пустое металлическое ведро. Раздался звук шагов по каменистой почве.

— Прошу вас, — тихо позвала Кестрел на языке мужчины. Шаги замерли. Наручники Кестрел ударились друг о друга, когда она засунула большой и указательный пальцы в левый рукав. Девушка вытащила моль, которую спрятала в нем раньше и протянула ее через прутья решетки. — Возьмите это.

Шаги медленно приблизились. Кестрел по-прежнему не было видно самого мужчину, но он наверняка стоял прямо под ее рукой. Кестрел вытянулась, держа моль в пальцах. Ее запястье передавило, и ладонь начала неметь.

Он взял моль? Она просто упала? В руке Кестрел уже ничего не было.

— Передайте ее своему губернатору, — прошептала Кестрел. — Скажите Арину...

Раздался вскрик и тяжелый звук падения. Ругань по-валориански, шарканье ног по земле.

— Что она тебе дала? — спросил один из стражников-валорианцев.

— Ничего, — ответил геранец.

Дверца повозки распахнулась. Кестрел забилась в угол. Фигура стражника казалась большой темной тенью на фоне причиняющего боль белого света. Фигура приблизилась.

— Что ты ему дала?

Снаружи все еще доносились грубые звуки. Протесты. Бесцеремонный обыск. Но что, в конце концов, увидят стражники? Потрепанную моль. Ничего ценного. Ничего важного. Обычный вредитель, сливающийся с фоном.

Стражник схватил Кестрел за плечи. Девушка подняла скованные руки, пытаясь укрыться за ними.

А люди в это время просыпались и встречали начало обычного дня, обычного, как моль. Кестрел оплакивала такие дни. При мысли о том, каким был бы ее идеальный обычный день, она зажмурила глаза. Конная прогулка с Арином. Скачки наперегонки.

«Я буду скучать по тебе, когда проснусь», — сказала она тогда Арину во сне, на дворцовой лужайке.

«Не просыпайся».

Прекрасным обычным утром она наливала бы чай отцу. Он сказал бы ей, что больше никогда не оставит ее одну.

Кто-то тряс ее. Кестрел вспомнила, что это стражник.

Она вспомнила, что ей только что исполнилось восемнадцать лет. Она захлебнулась смехом, когда представила, как император объясняет ее отсутствие придворным, собравшимся для ее выступления. Девушке казалось, что она смеется, но потом звук начал рваться по краям и драть ей горло. Лицо Кестрел было мокрым. Солеными слезами жгло губы.

Ее день рождения. «Я помню тот день, когда ты родилась, — говорил ее отец. — Я мог удержать тебя одной рукой».

Стражник ударил Кестрел по лицу.

— Я спросил, что ты ему дала?

«Даже тогда у тебя было сердце воина».

Кестрел сплюнула кровь.

— Ничего, — ответила она стражнику. Она подумала об отце, об Арине. И солгала еще раз: — Я ему ничего не давала.