Екатерина Lionheart© - Подсласти мое завтра

– Вы на первый? – спросил мужчина низким басом.

– Я с первого. Еду наверх.

– Ну, – призадумался мужчина и начал заходить в лифт – Я с вами прокачусь.

Он вошёл в лифт и буквально прижал Тода к стене лифта, своим большим животом.

«Меня сейчас вырвет. – подумал Тод – Куда ты залез с таким пузом?! Раздавишь даму! Лишь бы не упали от перегрузки лифта. Пешком тебе ходить нужно. Худеть!»

– Мне нужно выйти. – сказал Тод, когда лифт остановился на его этаже.

Мужчина вышел из лифта и пропустив Тода.

– Благодарю! – сказал Тод, поправляя съехавший на бок халат.

– Вы хорошо выглядите. – сказал незнакомец и улыбнулся, откровенно просверливая Тода своими жадными глазами.

– Не в твою честь.

Что ему ответил попутчик, Тод уже не слышал, а предпочел скорее зайти домой, буквально проскользнув за дверь своей квартиры. Закрыв дверь, он сорвал с себя халат и стал искать одежду. «Странное чувство – подумал он – если б я так сделал раньше, я бы порвал его, а сейчас я чувствую себя слабее вялой верёвке. Как женщины живут-то так? Какая-то беспомощная жизнь получается, без физической силы и постоянный страх, на осознании того, что практически любой человек, противоположенного пола сильнее, чем она».

Фыркая от представленного выбора одежды он то и дело морщил нос. Ничего симпатичного или даже привлекательного найти не удавалось: одежда была вся не модной, в катышках, а на белых вещах были видны старые, жёлтые пятна, которые появляются обычно оттого, когда вещь долго висит без носки, и вся одежда была сшита из дешёвой синтетики. Если не отвратительных цветов, их состояния, то просто ужасающих фантазию Тода моделей.

Он нашёл какие-то штаны, устаревший клёш, ещё во времена, когда его бабушка была молодой и какую-то рубашку, без рукавов. Вся сложность выбора была в том, что эта одежда должна была уживаться с домашними тапочками, ведь на каблуках он ходить не мог. Даже при огромном желании, он не мог на них не то, что ходить, а просто стоять.

Раздался звонок в дверь. За порогом стоял Николас с букетом цветов.

– Ты что с ума сошёл?

– Это вам, София – Николас протянул букет двухцветных роз, бело-розового цвета.

– Ты с ума сошёл что ли? Ты что задумал? – фыркнул Тод и пошёл на кухню.

За его спиной раздался голос Николоса:

– Я… я… – его голос дрожал – Я просто хотел сделать вам приятное, Софа. Ни на что не рассчитывая, честное слово.

Николас прошёл на кухню и положив цветы на кухонный стол, присел напротив Тода.

– Вы меня простите, пожалуйста, я не хотел вас разочаровать или чтобы вы поняли меня превратно. Просто я подумал, что женщины было бы приятно получить цветы. Нет-нет, не как какой-то обязывающий её к чему-либо намёк, а именно, безвозмездный подарок от всей моей души. Потому что я, Софа, очень хорошо к вам отношусь.

Тод, придвинулся к Николасу, сидящему, напротив, и начал стучать ему кулаком по голове:

– Здесь у тебя хоть что-то есть? Тебя женщина ни во что не ставит, а ты с букетиком к ней бежишь. Об тебя вытирают ноги, а ты говоришь о хорошем отношении к ней. Отчего женщина заслужила такое отношение к себе? Вот за что ты меня уважаешь? Почему готов есть любое грубое слово и отношение к себе, когда тебя ни во что не ставят? Когда показывают тебе, что ты ноль, а?

– Меня так мама учила. – Николас потупил взгляд – Нет. Она не учила меня унижаться. Просто я не вижу, видимо, в этом унижения. Ну знаете, когда я почувствую себя униженным, я поменяю, наверное, своё отношения, но от вас я такого не вижу. Кто-то, наверное, так бы и воспринял, но не я. Мама всегда говорила, что женщину нужно уважать. Женщина может капризничать и быть не в настроении. Что внимание и расположении женщины нужно заслужить, хорошим к ней отношением, заботой и вниманием. Я просто заслуживаю своими поступками вашего расположения, Софа. Разве я неправильно делаю?

Тод, смотрел на этого странного, на его взгляд человека и думал о том, когда же ему так в жизни не повезло, что всю эту информацию, извне, он принял, за чистую монету, и поверил в неё, как в Библию.

– А где твоя мама сейчас?

– Мама погибла, когда я был ещё маленьким. У меня не было ни дедушки, ни бабушки, потому что я был поздний ребёнок и к моему рождению их уже не было в живых. – он замолчал на секунду, будто мешкаясь и продолжил – После гибели родителей я оказался в детдоме. Почему-то никто не хотел меня усыновлять. Да я и не знал, хочу ли я этого. Образ мамы у меня всегда стоял перед глазами и мне бы никто не мог её заменить. Многие дети хотели, чтобы их усыновили, а я сомневался, нужно мне оно или нет. Было обидно, конечно же, когда детей усыновляют, а тебя нет. «Почему и чем они лучше меня?» – думаешь и не находишь ответа. Обычно, когда я узнавал, что кого-то усыновили и ребёнок едет в другую семью, ложился на кровать, лицом в подушку и старался, как можно дольше не дышать. Мне казалось, что это помогает бороться с отчаянием, которое в тот момент меня посещало. Я знаю, что у некоторых были родственники и им было куда обиднее чем мне, потому что за ними не приходили их родные, чтобы спасти из стен детского одиночества. А у меня не было никого. По крайней мере, я о них не знал. – Николас в этот момент приподнял очки и вытер глаза от стоя́щих в них слезах – В тот вечер я остался дома, а родители со старшей сестрой и братом поехали за подарками. Мама ехать не хотела, но отец убедил её прокатиться всем вместе, а для меня позвали соседку, которая и осталась со мной. Меня не взяли с собой. Места в грузовой кабине не было. Мой отец был дальнобойщик, а мама обычная хозяюшка, которая следила за нами и за домом. Я помню, как уже поздно вечером раздался громкий стук в дверь. Пришёл незнакомый мне мужчина, а с ним ещё двое и сообщил, что машина с моими родителями, братом и сестрой была найдена в реке. «Видимо была скользкая колея и их выкинуло с дороги. – сказал этот мужчина и посмотрел на меня – Из машины выбраться никто не мог. Сразу пошла ко дну». Он это сказал, а я помню, как в эту минуту не смог дышать. Что было дальше я не помню. Открыл глаза, а надомной другой потолок, не домашний. Краска свисала над головой хлопьями и на нём были подтёки, грязно серого, жёлтого цвета. Я тогда подумал, что умер и боялся даже пошевелиться. А когда повернул голову. Я сделал это очень медленно, боясь, сам даже не знаю чего. Перед окном я увидел двух женщин, которые говорили о чём-то. Для меня их речь была не разборчивой. Будто в тумане. Они говорили на моём языке, но я почему-то их не понимал. А затем я услышал очень отчётливо, как одна из них сказала: «Очнулся наш голубчик!», – и подойдя ко мне, взяла меня за руку и помогла сесть на кровать. Кровать была железной, скрипучей, с узкой простыню, которая открывала край матраса, а на нём я увидел много жёлтых пятен… Она что-то мне говорила, спрашивала о чём-то, да я не помню. Молчал. Потом я спросил, где моя мама, брат, сестра, отец? В эту минуту она посмотрела на вторую женщину и сказала, что жить я теперь буду здесь. И спросила не голоден ли я. Я был голоден, но у меня не было сил и желания. Мой голод был ничем по сравнению с тем, что я чувствовал. Софа, вам знакомо чувство пустоты? Вот я ощутил бездну. Это была не пустота, это было хуже. Огромная дыра внутри меня, которая заполняла всё, просто гудела гулом, шумом, воем и криком боли, отчаяния, страха, потерянности и отчуждения. Но никто не слышал. Никто. Кроме меня. Я не мог сказать ничего, во мне не было слов. Я не мог кричать даже, потому что у меня будто отнял кто-то голос. Я чувствовал, как слёзы накапливались на глазах, но я не мог их выдавить из них. Они копились, копились, но не падали. И я думал, выдержат ли мои глаза их тяжесть. Тётенька, что помогла мне сесть на кровать, смотря на меня сказала, что это скоро пройдёт. Я ей не поверил. Но как этот голос мамы, что стоял у меня в голове мог взять и исчезнуть? Я слышал смех сёстры и бурчание отца, чтобы шли к столу ужинать. Или как он стучит в дверь, когда возвращался с рейса. Так больше в дверь никто не стучал, как это делал он. Или как брат жалуется, что сестра на улице кинула ему в глаз снежок. Эти голоса будто жили своей жизнью, событиями, памятью, которые были во мне. Но они жили уже сами по себе. И я не мог их позвать или вернуть. Я пытался с ними говорить, но они мне не отвечали. Я лишь мог вспомнить, как каждый из них мне мог бы ответить или сказать, но это не были их ответы. Это была моя память о них. Какими они были.