Улана Зорина - Суженый для Мавки

Звоном колокольчика струился волшебный голос. Проникал в самую душу, опутывал, околдовывал, заманивал в самый глубокий омут. Туда, где ждало великое счастье с прекрасной феей речной. Не устоял Илья, кубарем рухнул в ледяные объятия. Притянул к себе хрупкий стан, поцелуями осыпал лебединую шейку нежную, зверем голодным впился в губы пунцовые. Засмеялась красавица да давай выворачиваться из кольца рук горячих.

– Пусти, – говорит, – Соколик мой. Али люба тебе твоя Олюшка? Аль готов прямо тут повенчаться с ней?

– Моя Олюшка! – эхом вторил ей парень устами околдованными. – Хоть в омут готов за любимой! Нету счастья без тебя теперь, моя милая!

Ещё звонче зашлась в смехе девушка, руку парня к груди потянула да колечко на палец напялила. Не простое кольцо, деревянное, с буквой «О», посредине написанной.

– Теперь суженый мой – ты, Илюшенька. Поклянись быть мне верным пред водами, обвенчает пусть нас река смертию, чтоб навеки с тобой соединились мы.

– Я клянусь всем, что есть у меня, всем, что дорого! Буду верным я мужем для Олюшки. Будь моею женою, красавица, не покинь молодого да глупого! Не разбей моё сердце ретивое на куски ты, не рви душу живую, тревожную.

Снова смех над рекой зазвенел колокольцем хрустальным. Зашумели воды, забились волнами, омывая влюблённых, затягивая с головой в чёрный омут безвольного. Но, как ни билась Мавка, не смогла двинуть с места нового суженого. Прочно опутали сети Егора ноги да тулово обречённой жертве. Цепко держали, не давая уйти с головой в необъятное и утопнуть навечно с мертвячкою. А тут и сам Егор показался. Не медля ни секунды, сиганул дед в буйную воду да выволок парня на берег. Завопила наяда не своим голосом, протянулась во след добро молодцу, лик прекрасный исчез, как и не было, бельма мутные повылазили, губы синие да кожа белая. Нечисть рвалась на берег, река бурлила, клыки острые в бессилии щёлкали, да держал Егор крепко жениха названного, к жуткой суженой не пускал его.

– Свят! Свят! Свят! Сгинь! Прочь пошла, погань болотная! – отвоевал старик тело у нечисти, только вот с тех пор приключилась беда с пареньком, сам не свой, словно тень стал Илюшенька, будто душу оставил в том омуте.

Верхняя полка Северо-Кавказского плацкарта манила своей романтической подоплёкой. Ещё будучи совсем девчонкой, Лия мечтала проехаться именно на верхней полке скользящего в голубую даль поезда, всем существом ощутить волшебную ауру кочевых дорог. И теперь она, счастливо улыбаясь, смотрела свысока на быстро мелькающий пейзаж в широком окне. В купе, кроме неё, никого не было. Сейчас самый сезон ехать на юг, в курортные зоны, а не назад в душный унылый город. Мерная тряска железного зверя и завораживающий мерный стук колёс убаюкивали, с головой окунали в щемящую дорожную романтику. Не в силах противится ему, девушка задремала.

Поезд сильно тряхнуло, и, распахнув глаза, Лиана встрепенулась. Резко подскочив, она неловко стукнулась головой о слишком низкую багажную полку и, зашипев сквозь зубы, отпрянула.

В окне, куда ни глянь, простирался густой зелёный бор. Девушка нахмурилась, и глубокая морщинка пролегла меж смоляных бровей. Она не припоминала столь густых сосновых насаждений по всему железнодорожному пути. Не мог же поезд невзначай свернуть с намеченной дороги? Размышления её прервал громкий шум. До этого она даже не замечала, насколько давящая тишина царила во всём вагоне. Засыпала-то она под тихий говор многочисленных попутчиков, а проснулась в мертвенной тишине. От столь жуткого сравнения девушку передёрнуло.

Дверь вагона распахнулась, и в узкий проход ввалилась шумная компания молодых людей. Сильный смрад прокатился волной и застыл, густым смогом наполняя пространство. Девушка, невольно скривившись, зажала рот и нос казённым, так и не тронутым пододеяльником.

Смеясь и балагуря, компания устроилась на полках напротив неё, впрочем, не обращая на девушку никакого внимания. Все парни были высокие, черноволосые, румяные, с горящими чёрными глазами, тем контрастней выделялся среди них русый поникший паренёк. Бледностью своей он мог потягаться с гипсовой статуей прекрасного Аполлона, только враз отощавшим и болезненным. Русые отросшие вихры плотно облепили блестевшее в лихорадке лицо, пунцовые губы и впалые щеки не давали усомниться в том, что парень тяжело болен. Однако спутники его в своем неуемном веселье будто бы и не замечали хворь своего приятеля.