Ирина Сорокина - Коридоры

Я, что называется, обалдела. Открыла рот, чтобы спросить что-то, но не знала, что. В следующий момент я проснулась в своем номере. Проснулась со слезами на глазах и острой тоской от продолжающейся разлуки. Я вдруг поняла, как я скучала одна , как я хочу снова видеть Мастера и говорить с ним.

На столике у кровати лежал мой блокнот для записи снов. Я стала писать, уже плохо понимая, где была явь и где сон.

***

Я лечу над землей. Подо мной леса растворяются в сумерках, морская гладь колеблется и поблескивает. Я лечу за солнцем, но его огромный круг заваливается за горизонт, и мне его не догнать… Тьма накрывает землю за моей спиной, тьма догоняет меня…

Меня, кажется, оставили в покое. Я не получаю никаких заданий, гуляю иногда по парку, который виден из моего окна, и – сплю.

Мне, собственно, никто прямо не говорил, что я должна делать, но я откуда-то это сама знаю. Я должна учиться плавать в коллективном бессознательном, путешествовать по коридорам, и находить артефакты. Появляются яркие фрагменты, часто очень неприятные, но я понимаю, что должна научиться погружаться в те образы, которые наиболее эмоционально насыщены. Знаешь, как бывает, когда снится кошмар, и ты в какой-то момент понимаешь, что надо проснуться, и просыпаешься? Это происходит еще во сне, но вполне целенаправленно. Так вот, теперь я стараюсь – во сне, но вполне целенаправленно – в такие моменты не проснуться, а нырнуть в сон еще глубже.

Сегодня снилось ужасное. Я шла вместе с другими женщинами и мужчинами по дороге, какие бывают в сельской местности – как будто ее протоптали за многие годы люди, здесь ходившие. По сторонам дороги стояло оцепление, по всей видимости, солдаты, но я не могла рассмотреть форму и вооружение. За ними стояли другие люди, они смотрели на нас, идущих. К этим людям было приковано все мое внимание. Я очень устала, идти было тяжело, мы все устали. Я шла уже через «не могу» и понимала, что долго не продержусь. Нужно спешить, а я никак не могла решиться. У меня на руках был ребенок. Я изо всех сил прижимала его к себе. Ребенка необходимо было спасти, вытолкнуть из нашей колонны обреченных. Время заканчивалось, а я никак не могла принять решение. Во рту пересохло, и волосы лезли в глаза, а я не могла их поправить. Это мешало. Впереди показались факелы, я поняла, что это конец, медлить больше нельзя, я кинулась в сторону, и очень быстро сунула ребенка в руки женщины, стоявшей с другими на обочине. Ее лицо показалось мне добрым. Я отскочила назад, задыхаясь, боясь оглянуться, чтобы не привлечь внимания стражи, я шла, слезы заливали мне глаза, и я изо всех сил молилась, чтобы та женщина оставила себе моего ребенка, чтобы не съела его. Почему-то было понятно, что мы предназначены в пищу. С полной ясностью я вдруг увидела свои ноги – грубые, босые и грязные, совсем не похожие, надеюсь, на мои настоящие ноги – и какие-то лохмотья, не то тряпки, не то куски кожи, которые были на мне одеты. С этой картиной я проснулась.

Если им нравятся физиологические проявления эмоций, то мной тут должны быть довольны. Я опять проснулась в поту, в слезах, с сердцебиением… Где мой блокнот?

К счастью, не все сны такие мрачные. Я уже несколько раз попадала в ряд образов, похожих на то, что мне представилось в момент моего «пробуждения», когда я нашла свой первый артефакт.

Приходит запах. Он приятный, теплый, обволакивающий и, в то же время, волнующий, тревожный, даже чем-то грозящий. В темноте скорее угадывается, чем виден ряд колонн. Я знаю, что меня там ждут, там в глубине что-то шевелится, двигается, шуршит, мне надо туда, но как только я пытаюсь двинуться – просыпаюсь…

Я все еще не умею управлять своими снами, не умею ходить по коридорам. Почему меня никто не учит? Я решила попробовать самостоятельно. Для начала, может быть, попытаться сфокусироваться на каком-то определенном месте, сюжете, в какой-то точке этого коллективного бессознательного. Сегодня даю себе задание оказаться там, где я была с кубком в руках. Перед сном стараюсь вызвать в памяти все подробности…

И что же? Ничего подобного я не увидела. Сначала вообще не могла заснуть. Наверное, от усилий… Потом незаметно все же заснула, и увидела себя во дворе своей покойной прабабушки. На мне коротенькое розовое платьице с оборками, сандалики одеты на белые носочки. Я смотрю на свое платье и радуюсь, я нарядная, красивая, мы с родителями собираемся в город – гулять. Я сижу на старой вросшей в землю скамейке, рядом сидят мои куклы, Маня и Лиза. У Лизы платье такого же цвета, как у меня, и испачкан нос – я играю в чаепитие. Мама зовет меня, я бегу к ней и падаю. Платье испачкалось, я вижу зеленые пятна травы на розовом, и еще черные… Мне так жаль платья, я плачу. Сквозь эту детскую, ощутимо реальную, картину вдруг пробивается совершенно иная нота – что-то важное происходит, как я понимаю уже взрослым своим умом. Вдруг я вижу себя-ребенка как будто сверху, со стороны, поднимаюсь над собой выше, вижу прабабушкин сад, веранду, где на столе накрыт чай, и узнаю среди прабабушкиных красивых бело-голубых чашек мой артефакт – эту чашку я должна взять, я тянусь к ней, но мне не удается схватить ее: чашка проходит сквозь пальцы, мои руки не могут сомкнуться на ней, картина теряет яркость, все расплывается, я понимаю, что артефакт уже упущен, и – собрав все силы, всю энергию, всю волю – кидаюсь в глубину сна за чашкой, как ныряльщик в воду. Двигаюсь, как в гуще водорослей или в густом кустарнике, продираюсь, тянусь за ускользающим артефактом. Нельзя отпускать! Усилие, еще усилие – я хватаю чашку, она в моих руках! Победа!!! ПОБЕДА!!! Торжествую! Я все могу! Я смеюсь – и просыпаюсь.