Мира Ризман - Оставь мне музыку!

– Чем я могу вам услужить? – последовал вежливый вопрос.

– Леди Виолетт, – мягко начал Эдгар, наконец, выпуская руку Вирджин. – Позвольте принести Вам мои искренние извинения. Ваша дочь оказалась случайно втянута в один неприятный инцидент, связанный с моей семьей…

Он продолжил рассказ, всё так же щедро приправляя его извинениями. В конце концов, Эдгар достал из кармана своего плаща толстый кошель и высыпал на витрину горсть рубинов, после чего раскланялся, удостоив отдельного поклона саму Вирджин. Едва он исчез за дверью, в лавке воцарилась тишина. Леди Виолетт покосилась сначала на дочь, потом на небрежно оставленную горсть рубинов, затем на входную дверь.

– Я до сих пор сама ещё толком ничего не поняла, – призналась Вирджин.

– Ну, – с улыбкой протянула леди Виолетт, – не думаю, что в этом есть что-то плохое.

– О нет! – Вирджин вспыхнула от стыда, вспоминая, как отчитала нахального Эри. – Я успела сделать нечто предосудительное!

Однако, даже выслушав дочь, леди Виолетт по-прежнему улыбалась.

– Я уверена, что всё к лучшему, – заявила она. – Не стоит так переживать, Вирджин. Небольшая шумиха сейчас уж точно не повредит, как и это, – её взгляд вновь упал на рубины.

Вирджин только вздохнула. Плата и в самом деле оказалось весьма достойной: перед леди Виолетт лежала полугодовая выручка.

– Если хочешь, мы можем купить тебе более интересное платье для фестиваля, – предложила она, но Вирджин решительно отказалась.

Её номер был уже продуман до мелочей, и наряд играл в нём не последнюю роль. Она лишний раз убедилась в этом, поднявшись в свою комнату. Достав из шкафа приготовленное платье, Вирджин приложила его к себе и направилась к зеркалу. Лёгкая ткань приятно льнула к телу, а приглушённый синий цвет хорошо оттенял россыпь веснушек, как обычно по весне украшавших лицо. Покружив по комнате, Вирджин вскоре убрала платье обратно в шкаф, после чего достала флейту и, включив фонограмму, начала тренироваться. Любимая музыка быстро увлекла её, заставив позабыть о тревогах дня.

«Омэйю Ву не может быть таким примитивным, – ложась в кровать, размышляла Вирджин. – Его композиции – настоящее искусство! И их совсем необязательно только петь!»

Она вспоминала, как выглядели самые известные любовницы омэйю и лишний раз убеждалась в собственной правоте. Девушки были очень разными: худыми и полноватыми, высокими и миниатюрными, с невероятно мощными голосами и с совсем тихими, но необычными тембрами. Определённо Ву был мастер своего дела, настоящий шоумен. Любовницы этого омэйю так часто занимали первые строчки хит-парадов, что даже бродячий кот мог напеть мотивы его лучших песен. Вирджин же была и вовсе восхищена. Она являлась стойкой поклонницей творчества и находила музыку Ву невероятно мелодичной и оригинальной. Было в ней что-то особенное, задевающее сердце. От отдельных мотивов порой шли мурашки, причем именно от самих нот, а не от слов. Вирджин умела играть все песни омэйю на флейте, и от этого они не теряли своего очарования. Возможно, она даже напрасно не выбрала одну из них для фестиваля. Впрочем, у Вирджин была своя тактика, и ей претило идти по проторённой дорожке. Многие её одноклассницы мечтали стать певицами и готовили к фестивалю раскрученные песни. Они явно рассчитывали покорить омэйю своим талантом, но леди Виолетт всегда говорила Вирджин, что главное – выделиться, быть оригинальной, ни на кого непохожей. И, кажется, именно в этом она пока преуспевала.

Утро следующего дня Вирджин встретила в приподнятом настроении. Она встала пораньше и решила прогуляться в парке перед школой. Погода выдалась чудесной: в меру прохладной и чуть ветреной. Вирджин спешно покидала улицы из небоскребов, чтобы как можно быстрее оказаться среди цветущих сакур. Добравшись до парка, она замедлила шаг и, чуть пританцовывая, начала напевать последнюю популярную песенку Ву. Любимые строчки припева застали её на изогнутом мосту, и она с удовольствием повторила их ещё несколько раз, наслаждаясь тем, что в утреннее время парк был пуст. Единственные, кто мог её услышать, были местные воробьи и голуби, те словно вторили ей, начав весело чирикать и самодовольно гулить. Склонившись над блестящей в лучах солнца рекой, Вирджин спела ещё одну песню, покружилась на ветру, подставляя лицо нежным падающим лепестками, и, только завидев случайного прохожего, наконец, смолкла и заспешила в школу.