Тата Орлова: Пари на пятьдесят золотых

В схватке с летающими брат пел. Он играл звуками, разрушая и создавая заново. Он тянул их, заставляя весь мир вибрировать, лишая его опоры и упорядоченности. Он выплетал узоры, вбирая в них разлитую вокруг силу.

В этой битве он начал с того, чем тогда закончил. Сутью! Словами мертвого языка, в которых были не отражения – смысл.

Хонарь, останми, деклашь, армаир…

Жизнь. Смерть. Небытие. Возрождение…

И Кеннет поддержал их вторым голосом. Придавал им объем, чтобы тут же смять, сбить их, не дав напитаться мощью.

Два заклинателя!

Я ошибалась. Два идущих до конца заклинателя!

Было ли это жутко?

Это было более чем жутко! И невообразимо красиво.

– Кимбирь!

Слева воздух прочертила черная дорожка заклинания, усиленная сброшенной поддержкой. Эдгар и Крайн.

Алекс справа. Один. Марк… В его руке меч, рядом Бригитта, которая прикрывала Дорсэ, став его щитом.

Шары. Змейки. Стрелки.

Земля гудела под ногами, в небе громыхало, там вспыхивали разноцветные полосы, в воздухе пахло горящей плотью…

– Рамбирь!

Это закричала уже я, подбрасывая щит Береся вверх и выставляя вперед обе руки, чтобы прикрыть открывшегося для атакующего заклинания Алекса.

Тот воспользовался моментом – с его руки сорвалось что-то похожее на чернильную кляксу, расплылось клубившимся туманом. Де Риньи оглянулся, улыбнувшись, подмигнул мне…

Я отвлеклась лишь на миг, но его хватило, чтобы все опять изменилось. Все замерло в наступившей вдруг тишине, став таким четким, что я могла разглядеть, как набухала капля крови на порванной щеке Кеннета, как, отяжелев, начала ползти вниз.

Единственное движение в застывшем мире.

Рот Черного был открыт, на губах застыл еще не сорвавшийся с них звук…

Алекс отклонился назад, по его камзолу струилась огненная струйка…

Марк тоже что-то орал, зажимая ладонью располосованный бок…

Лица Эдгара я не видела, но его волосы были влажными от пота…

Херлиф стоял на колене, меч впился в брюхо летающего… По лезвию текла чужая кровь, смешиваясь с его кровью…

Этого всего еще не существовало, но я уже видела, как непроизнесенное слово могучей волной снесло их всех, не задев лишь меня. Я видела, как, плотоядно щерясь, подбиралась к ним смерть. Как она поднялась огненной стеной, от которой не найти спасения. Не потому что мы слабы – потому что нас было слишком мало, чтобы удержать безумие, которое собрался спустить с поводка не наш Черный.

И когда поняла, что им всем осталось даже не мгновение, а всего лишь намек на него, я закричала. Закричала от еще не случившейся боли, от ярости, которую уже не удержать.

Я не проклинала, не молила, не оплакивала. Я просто звала. Того, кто не мог не прийти. Звала не с отчаянием – с надеждой на чудо, которым он должен был стать.

И в этот крик я вложила все, что у меня было. Вместе с ним отдала все, что имела. Себя, свое желание жить, стремление защитить только-только зарождавшуюся любовь. Отдала, точно зная, что, если не справлюсь, простить никогда уже не смогу.

Простить себя.

Получилось у меня или нет, я так и не узнала. Лишь ощутила, как нагрелся, запылал аркаин, как обожгло кожу, растеклось по телу жаром, как закружило меня в водовороте затопившей все вокруг силы, как бросило то ли в нестерпимо ослепительный день, то ли в бескрайнюю темную ночь…

– Спит?

– Уже нет, – ответил Эдгару Агжей. – Думает.

– О чем?

На этот раз голос де Борея раздался значительно ближе.

– Спроси сам, – усмехнулся Агжей. – Если надоест притворяться, она тебе ответит.

– А если не надоест? – тяжело вздохнув, поинтересовался Эдгар. И тут же добавил, будто что-то решил: – Пусть притворяется дальше. Как раз Алекс успеет расправиться с оставшимися блинчиками.

– А с чем блинчики? – не выдержала я издевательств.

Пришла я в себя еще на рассвете. Открыв глаза, не сразу сообразила, где нахожусь, но замешательство длилось недолго, уж больно все вокруг знакомо. Комната Мишель Лонье в доме герцога де Борея.

– С вишней и творогом, – подошел еще ближе герцог, заслонив собой свет из окна. – Мишель, ты же смелая девушка, – протянул он ласково.

– Бесполезно, – встал рядом с ним Агжей. – Это я уже пробовал.

– А про письмо Лайета сказал? – как о чем-то совершенно не значащем спросил Эдгар.

– Какое письмо? – вскинулась я. Одеяло натянуто под самый подбородок, так что внешне все довольно прилично.

– Только после завтрака, – помахав свернутым втрое листом бумаги, улыбнулся Эдгар и направился к двери. Но не вышел, остановился, уже взявшись за ручку, и сказал: – Сто золотых у Агжея, можешь требовать свои пятьдесят. За жалованьем поднимешься в кабинет.