Лариса Кириллина - Око космоса

Экспедиция в конечном счете оказалась успешной. Мятеж на Сироне обошелся минимальными жертвами, кризис был преодолен, мои близкие спасены, мы с учителем вытащены с того света.

Из-за траура по госпоже Файолле, нашего длительного восстановления и разных других обстоятельств все праздничные события пришлось отложить. Но покой, которым мы наслаждались, вовсе не оказался безрадостным. Ульвен не только не возражал, чтобы вся семья Цветановых-Флорес поселилась в его доме, а сам на этом настаивал. Ему очень хотелось сблизиться с моими родителями, с которыми до сих пор он общался лишь посредством своих опекунских отчетов. Я часто рассказывала учителю о папе, маме и брате, а после того, как он увидел наш семейный альбом, он уже не воспринимал нас как посторонних. На Сироне не было времени подробно рассматривать фото- и видеохронику семейств Цветановых и Флорес Гарсиа, а здесь, между процедурами и тренировками, он просил меня вновь и вновь показать ему моих бабушек, дедушек, папу и маму в юности, мои детские снимки, файлы из школы на Арпадане, забавные сценки с маленьким Виктором. Конечно, ему интересно было узнать, ради кого он едва не погиб. Но, похоже, мы все ему нравились.

Ради нас открыли те комнаты, которые много лет стояли запертыми: бывшие покои его отца, бывшую супружескую спальню, бывшую студию самого Ульвена и гостевую, рассчитанную на мужчин. Мы вчетвером разместились там поистине по-королевски. Мама и папа уже успели подружиться с Иссоа и с Илассиа, а долгожданное знакомство с моим учителем произвело на них очень сильное впечатление.

Дело было не только в его благородстве и гостеприимстве. Много лет проработав на Арпадане среди представителей самых разных цивилизаций, мои родители привыкли воспринимать лишь суть, а не внешность своих собеседников. И всё же невозможно было не удивиться тому, что существо, очевидно не являющееся человеком, свободно и даже изящно изъясняется по-английски и по-немецки, чуть менее легко – по-испански, и просит прощения за то, что по-русски только читает, но не говорит. При этом моих родителей почему-то не так восхищало мое знание уйлоанского и прочих экзотических языков, вплоть до немыслимо трудного аисянского – они привыкли, что я, едва оказавшись в инопланетной компании, тотчас начинаю перенимать обиходные выражения, и вскоре непринужденно болтаю. Но моя болтовня – это вовсе не космолингвистика, а любительское полиглотство. Настоящей космолингвистикой занимался Ульвен Киофар Джеджидд.

О нашем возвращении в Колледж речь пока не велась. В кампусе имелся собственный медицинский центр, но его оборудование не шло ни в какое сравнение с тем, которое появилось в Тиастелле благодаря великодушному дару учителя. Наше восстановительное лечение оплачивал Межгалактический альянс, и манкировать процедурами не полагалось. Поэтому жить приходилось неподалеку от реабилитационного центра. Ульвен рассудил, что совершенно незачем семье Цветановых-Флорес снимать квартиру на стороне, если в его доме места сколько угодно. Вдобавок я, его ученица, должна находиться поблизости, чтобы мы продолжали заниматься моей магистерской. Он не хотел, чтобы я пропустила год, и считал, что я успею закончить Колледж с однокурсниками.

Мой папа обычно отвозил нас утром на электрокаре к Эллафу Саонсу, а потом забирал. Окрепнув, мы с учителем совершали эти прогулки пешком, часто в сопровождении Иссоа, Илассиа или моих родителей. Когда выпадало свободное время, катались по озеру Ойо на яхте Ульвена. Теперь название яхты – «Илассиа», то есть «Морская птица» – воспринималось им самим как счастливое предзнаменование встречи с его невестой, девушкой с виду скромной, серьезной и сдержанной, а на самом деле способной на отчаянные авантюры и даже на подвиги. Ульвен до сих пор иногда пенял ей «охотой на баадаров», в которой она приняла участие втайне от всех, вызвав межпланетарный скандал.

Главное, Илассиа бесконечно любила его, и он теперь убедился, что за этой любовью не крылись никакие расчеты, вызванные его громким именем и не менее громкими титулами. Будь он просто «профессор Джеджидд», она всё равно прилетела бы ради него с Виссеваны.

Я не была уверена, что он столь же страстно влюблен, однако мой учитель всегда умел скрывать свои чувства. Императорский этикет, гордость, замкнутость, нежелание демонстрировать слабость – сквозь такой многослойный покров крайне трудно пробиться извне. К тому же он терпеть не может, когда им пытаются манипулировать. Но никто бы его не заставил обручиться с Илассиа, если бы между ними в какой-то момент не возникло то, что по-уйлоански именуется возвышенным выражением «сюон-вэй-сюон»: двойное кольцо взаимного избранничества, которое невозможно ни снять, ни порвать. Он с восхищением и благодарностью признал ее право остаться с ним навсегда, а она – его вечную власть над собой. «Только он» и «только она» – это чувство почти зримо сияло, звенело и трепетало над ними в воздухе, наполняя весь дом предвкушением счастья и радости.