Марина Светлая - Змееносец

- Deus misereatur!

С этого дня брат Ансельм бросил пить, став наивернейшим слугой Господа в своей обители.

Собственно, пролог

Слепящее солнце разбрызгивалось множеством искр по неровной глади реки, бегущей вдоль пологих берегов. В настоящем мире не бывает такого яркого солнца и такого синего неба, и такой серебристой воды. В настоящем мире невозможно стоять среди пролесков и в то же время парить над долиной, покрытой яркой зеленью, какой также не бывает в настоящем мире.

На высоком камне среди травы и цветов сидел мальчик лет десяти. Он мечтательно глядел на реку, иногда бросал в нее маленькие камни. Они заставляли воду искриться еще сильнее, отчего мальчик жмурился и смеялся.

- Кто ты? – спросил Мишель, но не услышал своего голоса.

Мальчик его тоже не слышал. Мальчик его не видел. Он сидел один на берегу реки и был этим доволен.

- Ты его знаешь, - донеслось до Мишеля с ветром.

Этот голос он знал почти всю свою жизнь.

- Снова ты, - со вздохом сказал Мишель ветру, - и снова твои сказки… Откуда я могу его знать?

- Скоро поймешь, - теперь казалось, что собеседник смеется. Его всхлипы звучали, как звучит смех.

Мальчик у реки встал с камня и приблизился к воде. Наклонился, чтобы коснуться ее зеркально-ледяной глади, когда вздрогнул и обернулся назад. Вздрогнул и ветер.

- Смотри, - зашелестел он возле уха Мишеля. – Ты знаешь его, потому что я знаю ее.

Порыв подхватил травинку на берегу и понес ее к ногам женщины, показавшейся здесь. Потом стал поднимать ее выше, вдоль черного плаща незнакомки к алебастровой коже лица, ангельскую красоту которого пронзали черные, как обсидианы, глаза. И черные волосы мелкими прядями, похожими на крошечных змеек, казалось, шевелились не от ветра. На темном плаще такими же белыми, как лицо, казались ее ладони изумительной красоты – с тонкими пальцами и длинными острыми ногтями. Она скрестила их на груди, глядя на ребенка. И казалась торжественной, будто бы теперь принимает решение.

Ее губы приоткрылись, и она заговорила, но Мишель не слышал звука. Зато слышал ветер, что радостно зашептал:

- Она любит пролески так, как люблю их я. И она приходит лишь тогда, когда они зацветают.

- Что она говорит? – продолжал спрашивать Мишель. – Кто они? Ты всегда рассказываешь не о том, что я хочу знать.

- Увы, ты никогда не хочешь знать того, что тебе нужно. Но сейчас нужно смотреть.

И они смотрели. И видели, как женщина улыбнулась. Улыбка на ее лице казалась странной и страшной. Эта улыбка отвлекала от того мгновения, которое стало роковым. Мальчик в ужасе дернулся и замер – вокруг шеи его обвилась змея, оставив алые следы там, где касалась кожи.

- Теперь узнаешь? – веселился ветер.

В это самое мгновение змея сверкнула на шее мальчика изумрудным глазком, и Мишель понял. Ожерелье. Ожерелье змеи, хранившее его семью, но утраченное однажды.

- Оно будет, когда не будет тебя, - продолжал говорить ему ветер. – Ты – прошлое, король. Ожерелье – будущее.

Ветер засвистел что было мочи, разрывая пространство и время. И клочьями вокруг них полетели обрывки картины, которая составляла мир. Отлетала прочь река, искажаясь, сморщиваясь и не разбрызгивая воды. Долина исчезла, оставив за собой черное пятно, быстро растрескивающееся и пропускающее свет, будто бы сквозь стекло. Тринадцать гор, окружавших долину, сорвались с места, оказавшись теперь лишь обрывками веленя. Шум все усиливался, унося за собой этот ненастоящий мир, превращая все вокруг во тьму. И из этой тьмы рождался в шуме и страхе иной мир, горевший миллионами огней, гудящий, искрящийся, переливающийся.

В этом мире, как муравьи, сновали туда-сюда люди в странных одеждах, не глядя друг на друга, с отстраненными и холодными лицами. Их было так много. И они казались совсем не такими, к каким привык Мишель. Они бродили меж огромных коробов, жили в этих огромных коробах, стояли на крышах этих коробов, выглядывали из окон коробов. И жизнь делилась на ту, что проходила внутри и вне их. На дорогах тоже были коробы, которые ездили сами собой, без лошадей. Здесь двигалось все. Дышало все. Звучало все. Жило все. И всему этому не было имени. И единственно знакомым, узнаваемым, здесь был белый снег, укрывающий все вокруг.

Мишель летел надо всем этим, гонимый свистящим ветром. И себе самому напоминал ту травинку, что подхватил порыв на берегу реки.

А потом все замерло и остановилось. Мир перестал вертеться и кружиться. Казалось, все вокруг стало кукольным. И кукол обездвижили. И среди всего этого зазвучал вдруг негромкий голос: