Дж Андрижески: Чёрный прах

И все же по выражениям их лиц, по проблескам их мыслей, они все предполагали, что это его вина. Блэк нескольких из них поймал на мысли, что он был неверным. Учитывая то, как Мири интерпретировала его действия на протяжении тех нескольких месяцев операций и внедрения и до, и в то время пока они были в Нью-Йорке, это осознание приводило его в ярость.

Поездка сюда должна была стать перерывом от всего этого.

Она также являлась полной противоположностью всего, что он делал в последнее время, будь то Нью-Йорк или Сан-Франциско. Что бы там ни говорила Энджел, люди здесь скорее всего не узнают его, если только они не любили поздние ночные ток-шоу или очень увлекались рынком акций.

Что ещё важнее, большинству людей здесь будет все равно, даже если они его узнают. Им будет все равно, что его лицо последние несколько недель красовалось в газетах из-за того, что он богатый нью-йоркский засранец. Они определённо не узнают о том факте, что вампиры пытались убить его, его жену и чертовски много других людей в Нью-Йорке.

Полковник должен был похоронить это все.

Даже проблемы с терроризмом закончились, как только Брика взяли под стражу. Новостные программы все ещё крутили спекуляции, в основном нацеленные на Китай, но самые громкие голоса, кричавшие о надвигающихся атаках, в последнее время притихли.

Ничто из случившегося на самом деле не должно попасть в местные нью-йоркские газеты, не говоря уж о национальных или международных.

И все же полковник сказал Блэку, что ему стоит на некоторое время залечь на дно.

Блэк так и сделал. Это самое глубокое залегание на дно, какое он только мог провернуть, оставаясь на территории континентальных Соединённых Штатов.

Он скучал по своей жене.

Он охренеть как сильно скучал по своей жене.

Понимание того, что Энджел могла быть права, что он мог звонить ей чаще из-за этого, тоже не поднимало ему настроение. Но он действительно не мог сейчас позвонить Мири.

Мири высказалась предельно ясно, черт подери.

Она сказала, что ей нужно побыть одной. Она прямо сказала ему не звонить.

Она сказала — никаких телефонных звонков, никаких милых подарков, никаких украшений, никаких пьяных извинений на голосовую почту, никаких телеграмм, никаких цветов, никаких нежданных визитов, никаких вторжений в её сны или попыток поговорить с ней через Барьер, экстрасенсорное пространство, которое делили видящие… вообще никаких широких жестов.

Она не оставила ему пространства для манёвра.

Она не оставила ему никакого бл*дского пространства для манёвра. Он мог лишь быть мудаком и пойти против её чётко обозначенных пожеланий, а он изо всех своих проклятых сил старался этого не делать.

Она сказала ему, что поговорит с ним снова, когда будет готова поговорить с ним.

Она сказала, что когда этот день наступит, она ему позвонит.

Это было больше семи недель назад.

Пока что он не слышал ни единого слова. Он даже не знал бы, где она находится, если бы его служба безопасности не посвятила его.

Однако он не собирался говорить Энджел об этом.

Он не хотел признаваться Энджел в том, как сильно он скучал по своей жене — только не тогда, когда Мири ещё не дала нему настоящего ответа на вопрос, когда ждать её возвращения домой.

Это при условии, что вообще можно было ждать её возвращения домой — или хотя бы к нему.

Выдохнув с раздражением, а теперь ещё и с приливом злобы, который он не мог совсем подавить, Блэк упёрся руками в бедра, глядя на пустыню.

Земля, простиравшаяся до горизонта по обе стороны, была ещё более пустой, чем дорога. Единственное живое существо, которое он видел — это гигантская птица, чернеющая в небе и описывающая ленивые круги над чем-то на поверхности пустыни, чего он не видел.

Супер. Стервятник.

Охренеть как воодушевляет.

Блэк снова вытер лицо футболкой, жалея, что не захватил шляпу или хотя бы бандану. Черт, да даже бейсболка — уже что-то. А сейчас он чувствовал себя муравьём под лупой, хоть он и вырос в куда более жарком климате.

Большую часть своего детства он провёл в Южном Таиланде.

Однако таиландская жара была влажной. Это была жара от близости к экватору.

Что-то в этой ультра-сухой земле и солнце было другим. В каком-то смысле это было не таким дискомфортным как влажность, в которой он вырос, но в то же время это вызывало ощущение, что его жизнь будет в опасности, если он останется здесь слишком долго — как будто воздух и солнце сговорились высушить каждую каплю воды в его теле.