Татьяна Мейко: Колдунья

Жила-была на свете маленькая колдунья. Совсем одна в лесной избушке, затерянной от людских дорог на тридцать лет пути. Вокруг лежали вечные снега, падали белые хлопья и стояли вечные ели.

Она еще не свершила ни великого, ни малого колдовства и казалась самой обычной девочкой. Только обычную девочку никто не оставит одну в лесу, занесенном снегами и ветром, иначе Бог знает что может выдумать она о себе и о Мире. Колдунья любила гулять под могучими еловыми лапами. Они держали на себе целые сугробы и стояли так сонно и недвижимо, будто раз и навсегда уже дождались всего, спрятали под теми сугробами великие тайны. Девочка осторожно гладила снизу широкие ветви, чтобы не потревожить ни единой снежинки, и мечтала, что сотворит величайшее колдовство, от которого не одним елкам — всему на свете станет так же тихо, счастливо, бестревожно.

«Человек родится для одной великой мысли, для одного великого сына или внука, дом стоит на земле, чтобы согреть одного-единственного человека, а колдуны приходят для одного великого колдовства».

Так было написано в старой колдовской книге. Обо всем, что есть и чего нет, что можно и чего нельзя, поведывала она, но ни словом не обмолвилась о том, для чего живет на свете маленькая колдунья. Девочка послушно листала пожелтевшие страницы, слушала колдовские голоса, которые вещали над миром, и благословляла все, что благословляли силы добра, и проклинала все, что они проклинали.

А время шло. Все так же мертво и пустынно падал снег. Юная чаровница росла, взрослела, косы ее становились длинными, кожа шелковой, а душа, растревоженная колдовскими тайнами, все нетерпеливее. Тихо уходили дни, за ними годы без великого колдовства, без доброго друга, и каждый раз уже казалось ей, что если и сегодня не свершится чудо, то не будет оно никогда.

— Мне уже шестнадцать лет, — волновалась она, — так и жизнь пройдет, и никто не узнает, что я жила, что руки мои были такими нежными, а волосы черными, как ночь. Никто не увидит… Все равно кто, лишь бы осталась память обо мне.

Ей мечталось, что войдет в ее дом светлый мальчик, прекрасный юноша, посмотрит в ее чарующие глаза, отогреется у колдовского самовара и останется здесь навсегда. И потеплеет ее одинокий дом, и легче будет ей дождаться своего великого колдовства.

Она родилась доброй колдуньей. Пока с ее губ не сорвалось недоброе слово, а душа не пожелала злого дела, силы добра покровительствовали ей. И однажды темным тоскливым вечером кто-то постучался в ее окно.

В дом вошел человек, стряхивая с себя снежные сугробы. И поразилась колдунья, как похож он на тайгу и ее великие ели. Заснеженная борода скрывала половину лица, густая хвоя волос выбивалась из-под шапки, а под заросшими бровями в заиндевелых ресницах блестели белесыми льдинками глаза.

И сама судьба на миг проглянула в них.

Есть на свете роковые глаза и любовь с первого взгляда. Это значит, что колдовские силы добра или зла всю свою страсть вселили в избранного ими человека, и уже ничто на свете не спасет того безумца или счастливца: бессмысленно противиться им и невозможно возвратить свое счастье, если отвернется судьба.

Маленькая колдунья знала об этом с самого рождения, поэтому поклонилась пришедшему, как жребию своему.

Она отогрела его у волшебного самовара. Оттаяли его ресницы и волосы, потеплели глаза и губы… Не оттаяло одно только сердце.

Сколько передумал он за тридцать лет в глухой тиши, какие тайны поведали ему вечные ели, какие юношеские надежды схоронил он под густой бородой? Ни о чем не спросила она.

Он остался и свято поверил, что именно в этот дом вела его судьбина.

Они зажили тихо и плавно, словно опасаясь спугнуть еще не родившееся счастье. По ночам она рассказывала ему чудесные колдовские сказки, выдавая запретные тайны и заклинания. По утрам поила горячим чаем, и еще больше оттаивал он. Он гладил ее черные волосы и белые руки, целовал губы и мокрые от слез глаза.

— О чем ты плачешь? — удивлялся он. — Разве ты не счастлива?

— Ты пришел навсегда? Ты не уйдешь больше? — пытала она его.

— Куда? Кругом на тридцать лет пути лежат снега…

Она вздыхала, прятала слезы на его груди и вновь ощущала лед сквозь холст рубахи. Счастье ли это или беда колдунов — так сильно и больно чувствовать?

Она забросила свою вещую книгу, забывала вовремя откликаться на колдовские голоса, а в волшебном самоваре лишь кипятила чай. Она показывала ему фокусы, вспоминая уроки магии, пела колыбельные всех времен и народов, ни на минуту не оставляя его, не давая почувствовать в груди так и не оттаявшее сердце. А он шутил, смеялся, преклонялся перед ее любовью и страшился даже подумать, что не к ней шел тридцать лет.