Он хотел рычать на неё, пока она не согласится пойти с ним.
Или он хотел просто развернуться и побежать на полной скорости прочь, пока она всё ещё возилась с синеглазым неудачником в костюме в тонкую полоску.
Однако она могла его поймать.
Любой из них мог его поймать. Он узнал это на своей шкуре.
Он всё ещё был не таким быстрым, как остальные.
Просто по тону её голоса он знал, что после этого она попытается увести его обратно, в ту же самую до безумия скучную квартиру на Университетской улице с видом на Эйфелеву башню. Внутри квартиры он мог слышать каждый чёртов звук из каждой чёртовой квартиры вверху и внизу.
Внутри квартиры он мог слышать каждый звук с улицы.
Он мог слышать каждое слово, каждый звон бокала или металла, каждое шарканье ботинка, каждый выдох, каждый шорох одежды и волос. Он мог слышать каждое приглушенное ругательство, каждый нервный всхлип, каждое постукивание носком ботинка или пальцами руки. Он слышал скрип и скрежет шарниров, звон колокольчиков, скрип ступенек, когда кто-то входил в один из окрестных магазинчиков, таунхаусов или баров.
Он слышал шорох ветра в листве деревьев, высаженных вдоль улицы.
Он слышал каждый самолёт, вертолёт, птицу и насекомое в этом чёртовом небе.
Каждый запах в радиусе примерно пяти миль вокруг доходил до него через французские окна высотой в пятнадцать футов.
Он слышал падение каждой капельки пота и дождя по стеклу.
Большинство дней пребывание взаперти, под бомбардировкой всего по ту сторону стекла, гипса, дерева и металла вызывало у него желание пробить стену голыми руками. Он не раз испытывал искушение разбить одно из окон, бежать, бежать и продолжать бежать, пока та сжатая пружина в нем не расслабится.
Он знал правила.
Его уже наказывали.
Его наказывали много раз — раз за разом.
Воспоминания об этих наказаниях, о том, что они подразумевали, сдержали его даже сейчас, вопреки тому, что он сказал женщине секунды назад.
Брик пообещал в этот раз наказать её… и заставить его смотреть.
Старший вампир сказал, что он явно не слишком заботится о собственной шкуре, так что Брик попробует вместо этого наказать её и посмотрит, не сработает ли это получше.
Вспомнив это теперь, он ощутил, как удлиняются его клыки.
Он постарался контролировать прилив ярости — чтобы хотя бы не показать это лицом.
Он всё ещё стоял там, пытаясь решить, что делать — то ли всё равно стоит рискнуть наказанием, то ли у него могут быть другие варианты, как она уже поднялась на ноги и вновь оказалась возле него.
Вытерев рот, она подняла на него взгляд, и те кроваво-красные чернила окрасили её радужки.
Он так хорошо мог видеть в темноте, что половину времени забывал, что сейчас ночь.
Солнце было слишком ярким; оно причиняло боль глазам, слепило его.
Это всё равно что плыть по проклятому лесному пожару…
Но ему не нравился огонь.
Ему не нравилось даже думать про огонь, или деревья, или горящие деревья.
Он сосредоточился обратно на её хрустальных глазах.
Их кровавый цвет как-то на него повлиял.
К сожалению, это «как-то» ни разу не расслабило его.
Увидев отличие в его взгляде, она улыбнулась и сжала его руку.
— Хочешь посмотреть кино и потрахаться? — спросила она, взглянув в конец переулка, на дорогу. — Ещё рано. Даже одиннадцати нет. Нам необязательно кормиться. Есть и другие способы развлечься, братик.
Когда он проследил за её взглядом и взглянул обратно на неё, она улыбнулась ещё шире, крепче обвила его руку своей и прижалась к нему всем телом.
— Ты остался, — промурлыкала она. — Я думала, ты снова убежишь, но Папочка прав. Ты предпочтёшь сам вынести наказание, чем смотреть, как наказывают меня. Какой же ты хороший мальчик.
Он фыркнул, но ощутил, как затвердевает от её мурлыканья.
— Хочешь пойти в парк и потрахаться? — предложила она, улыбаясь ещё шире и лукаво вскидывая бровь прежде, чем он успел ответить. — Или в церковь? Или мы могли бы найти миленькое кафе у тротуара? Я бы хотела вознаградить тебя за то, что ты ведёшь себя как хороший мальчик. Твоя ревность ранее в сочетании с кормлением и без того возбудила меня, дорогой.
Он издал очередное полушутливое фырканье.
— А ещё разбудила твою внутреннюю эксгибиционистку, видимо, — сказал он.
— Это что, улыбка? — она потянула его за руку. — И с каких это пор моя эксгибиционистка «внутренняя»? А ты сам? Это же ты прошлой ночью захотел сделать это на ступенях Нотр-Дама.
Читать дальше