Следом на крыльцо вышел отец.
— Папуля! — обрадованно крикнула я.
Но папа, странное дело, на меня не посмотрел. Отец выглядел так, словно ему нездоровилось. Я всегда гордилась его выправкой и статью, тем, как открыто он смотрит в глаза собеседнику. Но сейчас папуля будто постарел лет на десять. Его обычно прямая спина сгорбилась, будто на плечи давил непосильный груз.
Он сделал знак слугам. Я даже сначала не поняла, что это значит. А потом… Это просто не могло быть правдой. И слуги тоже не поверили.
— Генерал Даулет?.. — растерянно переспросил Уолтер.
— Отпустите… его… — с усилием проговорил отец. — Пусть уходят… Вдвоем…
Губы его ходили ходуном. На меня он так ни разу и не посмотрел. Развернулся и ушел в дом. Закрыл за собой дверь.
Слуги переглядывались, не понимая, что происходит. Но приказа хозяина они ослушаться не посмели. Может быть, они подумали, что отец таким образом решил наказать меня за какой-то проступок. Не знаю…
— Папа! Папа! — кричала я, совершенно забыв про воспитание и манеры: ужас тисками сжал сердце. — Мамуля! Мама! Верн! Корн! Ада! Ирма!
Я случайно подняла голову и увидела свою семью в окне второго этажа. Мама рыдала, прижав к глазам платочек. Ада и Ирма стояли, вцепившись друг в друга. Они ничего не понимали, переводили испуганные глаза с меня на маму, потом Ирма, которой было всего десять, тоже начала плакать. Я не слышала, что она говорит, но по губам догадалась, что она повторяет мое имя: «Агата, Агата…» Верн был бледен, но, когда Корн рванул ко мне на помощь, он поймал его за воротник и поставил рядом с собой. Я не поняла, что Верн сказал брату, но, кажется, что-то вроде: «Отец не велел…»
Тёрн дернул меня сильнее, и мои пальцы, которыми я из последних сил продолжала держаться за перила дома и за свою прежнюю жизнь, разжались.
— Идем, — сухо произнес он. — Идем, Агата.
Он поволок меня за собой. Меня трясло от пронизывающего ветра, ноги окоченели, руки покрылись мурашками от холода. Я чувствовала себя грязной нищенкой. Да получается… я и была теперь нищенкой. Без дома, без семьи.
За что они так со мной? Почему бросили? Почему отдали этому чудовищу? Еще минуту назад я боролась изо всех сил, но теперь побрела вперед, утопая в черной весенней жиже. Переставляла ноги, точно механическая кукла.
Это неправда. Это не может быть правдой. Это не со мной.
Споткнулась, упала, попыталась подняться и вся перепачкалась. Я знала, что все смотрят на меня. Слуги, родители, братья и сестры. О чем они думают сейчас, глядя, как я стою на коленях в грязи?
Я все-таки сумела встать, но сделала только два или три шага. Сознание помутилось от нереальности и несправедливости происходящего. В глазах потемнело, и я впервые в жизни упала в обморок.
Первые секунды после того, как я пришла в себя, я чувствовала огромное облегчение.
«Какой яркий сон, — думала я. — И такой жуткий! Все, больше на ночь пирожных не ем!»
Мне было так хорошо и легко лежать в полудреме. Но потом я почувствовала, что ступням холодно от того, что я лежу в мокрых чулках, а когда ощупала подушку под головой, то вместо шелковой наволочки обнаружила грубое суконное одеяло, свернутое в несколько раз.
Я боялась открывать глаза, но сколько можно оттягивать момент… Вздохнула поглубже и огляделась.
— Мамочки… Мамочки…
Я снова и снова звала маму, будто стала малышкой. А ведь я старшая в семье и привыкла быть самой взрослой и ответственной. Но сейчас вся моя взрослость слетела с меня, словно шелуха.
Я была совершенно одна в крошечной комнатке, больше напоминающей чулан. На полу вдоль стен расположились сундуки и ящики, на полках стояли банки и ларцы. На узкую лавку, заменившую мне постель, был брошен тонкий тюфяк, слежавшийся от времени. Он был накрыт рогожей, в изголовье лежало грязно-серое одеяло. И непонятно было, то ли оно изначально такого цвета, то ли стало таким с течением времени. На полу валялись комки пыли вперемежку с обрывками бумаги и прочим мусором. На окне вместо занавески висела пожелтевшая тряпица.
— Мамочки…
Я забралась с ногами на лавку, накрыла колени подолом. Еще совсем недавно мое домашнее платье из тонкого батиста было нарядным и славным, теперь же его усыпали пятна засохшей грязи, а еще я порвала его по шву, когда упала.
Мне было очень страшно. Так страшно, что кончики пальцев заледенели. Удивительно, но плакать я не могла. Я вообще редко плачу. Мама всегда говорила, что я должна стать примером для младших сестер, образцом достойного поведения.
Читать дальше