Нина Линдт: Дитя Ноктурны

Она наконец смогла обнять его за шею, и, кожа к коже, они опустились медленно на кровать.

— Ты доверяешь мне? — спросил он, глядя ей в глаза.

Настя понимала, что демон остановится, если она так скажет. И еще чувствовала, что Самаэль здесь из-за нее, что он пожертвовал опять чем-то для него важным, лишь бы быть здесь и сейчас.

— Абсолютно, — ответила она. Но не выдержала и спросила: — Ты любишь меня?

— Больше всего на свете, — улыбнулся он ее наивному вопросу. — И во тьме.

Целуя ее, он опускал руку с живота все ниже, и Настя выгнулась от прикосновения, одновременно желая его и удивляясь. Она была заряженным воздухом перед грозой, замирающим, горячим, дрожащим, жаждущим бури, которая снесет все преграды, после которой мир станет немного иным.

Она обвила его руками и ногами, связь их сплелась в тугой узел, золотой свет растекался по телам. Мир перевернулся, замер. Он видел, как расширились ее зрачки, когда он в первый и последний раз причинил ей боль. Необходимую, неизбежную. Влажными зубами прикусила губу, но не дала себе слабости закричать. Он переплел ее пальцы со своими, не останавливаясь, и постепенно она забыла о боли, хмурясь, изучая новые ощущения, прислушиваясь к себе. Соединившись наконец после долгой и бесплодной борьбы, женщина и демон сделали то единственное, для чего были сотворены. Они любили. Демон с восторгом видел, как каждое его прикосновение к коже заставляет ее задыхаться от удовольствия, каждое движение делает ее счастливой. Настя извивалась в объятиях демона, умирая от желания, впервые понимая, что такое волна удовольствия, которая накрывает как смерть. Она плакала от испуга и наслаждения, смеялась от счастья. Крылья демона завернули их в кокон, словно скрывая от Вселенной, Самаэль хотел обладать ею, не деля ни с кем. Настя кричала, он ворковал ей на ухо слова, зная, что один его голос заставляет ее испытывать восторг.

В какой-то момент Настя открыла глаза и увидела, что парит в пространстве, сотканном из разноцветных туманностей и света тысяч разных галактик и звезд. Она дышала в этом пространстве, ощущала свою невесомость и чувствовала его присутствие, присутствие Самаэля повсюду, словно он был всем, обнимая ее тело светом и тьмой.

Она не видела, как золотой свет вспышкой разошелся от их переплетенных тел, вырвался за пределы комнаты, дома, города, залил на мгновение весь мир, исцеляя все вокруг.

Она перестала быть телом, оно рассыпалось гигантским фейерверком, растворилось в блаженной волне небытия, накрывшей ее сознание. На миг она даже подумала, что умерла. И, возвращаясь на землю, в его объятия, к более спокойным, тихим ласкам, которые после бури казались мягкими, как волны умиротворенного моря, она поняла, что из кокона прежней Насти вышла Анастасия. Та, кого он звал все время.

Повернувшись к нему, она задумчиво перебирала его кудри, упавшие на лоб. Он смотрел на нее с нежностью, золотой свет его глаз проникал ей в душу.

«Я прощаю тебя за то, что ты вечен, — подумала она, с любовью созерцая его. — Что однажды ты увидишь меня старой и непривлекательной, может, полоумной. Прощаю, что ты жил, когда меня не было, и будешь, когда я исчезну навсегда с лица земли».

Он улыбнулся своей невероятно соблазнительной улыбкой, подмигнул ей, крепко обнял, целовал долго, нежно, а когда она спрятала свои слезы счастья у него на груди, он тихо прошептал:

— Я прощаю тебя за то, что ты делаешь меня слабым.

И может, тому, кто смотрел на эту историю со стороны, заранее зная, чем и когда все закончится, и хотелось бы оставить этих двоих в небытие, безвременье, вечности, но земная женщина рождается, чтобы сиять кратковременно, менять мир вокруг себя, сгорать и осыпаться пеплом, оставляя в душе демона разверстую рану. Он будет жить и после нее. Но это будет другая жизнь. Жизнь без нее.

И Пепе поставил турку на специальный поднос с песком. Кофе будет крепким, горячим, сладким. Теперь он впустит демона. Ведь он войдет, обнимая Настю, и их счастье станет сильнее, потому что нет благословения выше, чем выпить этот кофе, сделанный его руками.

Настя не узнает никогда. Демон будет знать. Солнца в его глазах станет больше, чем тьмы. Ведь, в конце концов, он его любимец, что бы ни происходило.

Вода зашипела, когда дно турки легло на раскаленный песок. Пепе насыпал в турку кофе и улыбнулся, услышав смех и быстрый поцелуй входящей пары.

Он поставил перед ними чашки, но они, казалось, не видели никого вокруг, кроме друг друга. И говорить им не надо было, они общались глазами.