Марина Дечко - Ворожея

Он, видно, хотел сказать что-то еще, но передумал. А Заринка не сдержалась:

- Не могу. Я ведь никогда раньше вот так... на сеннике...

Она смутилась и опустила глаза. Замерла. И сердце перестало биться, а за ним и дыхание остановилось.

Все бы ничего, да только сенник оказался слишком узок. И лоб ее коснулся груди Свята.

Заринка замерла. Ей стало так страшно, что она не разумела: следовало снова отвернуться или отодвинуться? Или, быть может, что-то сказать? Пусть даже глупое, только чтобы отвлечь и себя, и его от мыслей пустых.

Да только Свят осторожно погладил ее по голове, касаясь русых, гладких, как шелк, волос широкой ладонью:

- Я ведь и сам никогда... странно, правда?

Зара облегченно улыбнулась.

Выдохнула.

И согласилась: странно. А еще - хорошо, когда вот так: близко, с одним дыханием на двоих.

Она подняла голову, чтобы поделиться со Святом своими чувствами, как внезапно ее губ коснулись его. Мягкие, теплые. И, верно, Заринке в ее снах все так и виделось, да только вживую было в разы приятней.

И целовал-то Свят только губы, а вот откликнулось на поцелуй все тело. Скоро и разом. Жар мощный разлился в животе, отчего сердце девки остановилось на миг. Замерло, испуганное, словно птичка.

А затем затрепетало.

И рука почему-то не осталась лежать на перине, а потянулась к другу, обвила его шею, позволяя тому еще ближе коснуться девичьего тела.

Мысли исчезли.

А в голове, словно опьяненной брагой, возник сладостный туман. И Заринка позволила себе большее. Она осторожно раскрыла рот и ощутила - не зная, что такое бывает - прохладную влагу рта Свята.

Зарина, испугавшись, отпрянула. Нет, мамка точно не говорила ей, что такое бывает. Это ж если просто губами - тогда ладно, но чтоб вот так...

И Свят, видя, что испугал Зару, отодвинулся. Нахмурился, укрывая ее одеялом.

А сам сел, сменив алые колера на темно-синие, с примесью серого:

- Прости меня, Заринка. Не думал я тебя пугать. Само вышло. Не стану больше. Ты спи давай. Скоро рассвет, а с ним - новый день. Я выйду на мороз, раздышусь. Спи. Как вернусь, не стану будить.

И он поднялся с лавки, наспех набросил на себя одежду. Да вышел за дверь.

А девка разрыдалась.

Вот дура!

Ей бы лежать себе тихо. Касаться губами губ - пусть и не так смело, но все ж... гладить рукою щеку колкую. И не воровато, когда спит он, а вот так, наяву. С разрешения.

Дышать теплом родным, и позволять ему делать то же самое.

А теперь вот по-за глупостью ее Свят не уснет. А ведь он устал не меньше ее. И завтра - кто знает? - снова в путь. А он с вычерненными кругами под глазами. С плечами опущенными по-за тяжестью груза ейного.

И ведь не вернется. Не потому как гордый. Потому как хороший да славный. Побоится ее пугать.

А она что? Дура дурой! Девка рослая, сама замуж просилась. А тут поцелуя испугалась...

И Заринка снова завыла. Не в голос, нет. Все больше в перину.

А когда слезы закончились, да перина высохла, ее сморил сон.

Глава 3.

Ворожебник метался по палатам подобно раненому зверю.

И каждый, кто попадался на его пути, старался вмиг исчезнуть. Испариться. Потому как коль не успевал - пробовал барского гнева. И кнута, что силою дивной, разноколерной, переливался.

А за кнутом тем волдырями кожа шла. Да жижей зловонной сочилась. И пусть не Мор то был, но раны заживали долго, болезненно. И сам барин не помогал им.

А лишь лютовал сильнее.

Отчего? Уж немало девок перебывало на его сеннике, немало их и нынче ждало барской ласки. А вот нужна была ему одна - светловолосая да синеокая, которую он привез в зимних сумерках да поселил в покоях каменных, свою опочивальню ей отдав. А она, окаянная, ласки не приняла. Сбежала.

И теперь вот барин сам не свой.

Сила его колдовская сочится подобно сукровице из ран. Не сдерживается ни словом ворожебным, ни духом барским. И с часом рана та не затягивается, становясь лишь горше.

Глиняный жбан, полный молока парного, разлетелся вдребезги , споткнувшись полным боком о белокаменную стену горницы. За ним - россыпью тарелки из фарфора редкого, кувшин стеклянный. Бокалы, что в самих палатах престольных даром дивным гляделись бы. А там и утварь серебряная выгнулась дугой, оплавляясь на каменные плиты пола живым зеркалом.

И подневольные бабы разбежались врассыпную. Попрятались по углам, осторожно выглядывая да ожидая барской воли.

А тот лишь сказал:

- Запрягай повозку.

И вскочил из-за стола.