Карина Демина - Охота на охотника [litres]

Ждет волчью стаю. Зовет.

И когда та спускается, начинает вглядываться в зверей, пытаясь понять, где же, кто же из них… она точно знает, что кто-то… он не умер, не ушел на суд Божий, оставшись навек запертым в том, чужом мире, обряженный в волчью шкуру, обреченный бегать по твердому небу.

Безумие.

Она присела.

Взяла лист бумаги… недописанное письмо. Всего-то два слова: «Дорогая матушка». А дальше что? Ваша дочь жива? И была жива все эти годы? Во всяком случае, относительно…

Обрадуется ли мама?

Или, напротив, поморщится, поняв, что старшая непослушная дочь вновь пытается вернуться в семью. А она пытается? Или… просто ищет хоть кого-то, за кого можно зацепиться в этой жизни, раз уж ее заставили вернуться.

Впрочем, матушка, помнится, крайне не одобряла женщин, которые честному замужеству предпочитали отношения, мягко говоря, свободные. С другой стороны, она-то никогда не позволила бы добру пропадать зря. И если узнает, сколько оставили Хелене, то явится незамедлительно.

Но нужно ли это самой Хелене?

Она попыталась представить матушку, пусть постаревшую, но сохранившую должную матроне монументальность. Круглое лицо ее с ниточкой полупрозрачных усиков. Адамантовые серьги, подарок отца, весьма ценимый матушкою.

Бусы в три ряда.

Цветная орелеевская шаль за три тысячи рублей. Ею матушка особенно гордилась и надевала только в гости. Или когда гостей ждала.

Вспомнился зычный голос и привычка лаять прислугу прямо с верхнего этажа.

Батюшка.

Братья и сестры… захотят ли принять ее в семью? Или станут говорить, что от этакого позора бежать надобно, желательно в монастырь, что только так прилично. А состояние отдать следует. Не монастырю, само собой.

И рука выронила перо.

Оно и держалось-то так, условно весьма, поскольку заледеневшие пальцы никак не хотели обретать былую подвижность.

Нет, матушке она напишет, но… позже, когда окончательно освоится в этом неудобном мире. И быть может, даже освоится со своею болью, притерпится к ней, а то и вовсе навек утопит в настое, благо его еще целая бутыль осталась.

Она… просто посидит. И вспомнит.

Почему-то его лицо ей представить было еще легче, чем матушкино. Резной горделивый профиль и махонькое родимое пятнышко у левого глаза.

Ресницы пушистые. Тяжелый подбородок.

Губы, которые кривились, стоило ему завидеть Хелену. Цепкий взгляд. Потом уже она частенько улавливала этот самый взгляд спиною или даже…

Он не должен был умирать. И ей не следовало.

И тогда бы…

– Прошу прощения, – этот голос вывел из задумчивости. – К вам с визитом. Принять просят…

Эдуард Архипович с поклоном протянул серебряный поднос, на котором белел клочок бумаги. Визитная карточка. Точно. Она помнит, что эти карточки очень-очень нужны, но вот беда, позабыла зачем. Она, кажется, многое успела позабыть о мире.

– Еще как просят, – женский бодрый голос заставил вздрогнуть, и карточка, которую почти получилось зацепить неловкими пальцами, выпала на поднос. – Прямо-таки требуют.

Эдуард Архипович нахмурился.

Воспитанным гостям надлежало визитки оставлять внизу вместе с приглашением или гостевым билетом, чтобы хозяева смогли увидеть и обдумать, надобен ли им этакий визитер. Но рыжая девица вида пренаглого – только рыжие могут с этаким видом держаться – вместо того, чтобы дожидаться возвращения Эдуарда Архиповича внизу, поднялась в кабинет.

Огляделась.

Шляпку свою крохотную бросила на столик, отправила следом коротенькие перчатки на замочке и произнесла:

– Вы знаете, я боялась, что вы мне все-таки примерещились.

– Что вы себе позволяете?

Раз уж хозяйка молчала, Эдуард Архипович принял нелегкое решение выпроводить гостью самостоятельно и даже двинулся на нее с видом суровым, в котором человек, с мирностью характера дворецкого незнакомый, мог бы увидеть угрозу.

– Это вы, как мне кажется, позволяете себе чересчур много, – тихо произнес неприметный господин в сером чиновничьем мундирчике. Он огляделся, мазнул пальцем по пыльному подоконнику и велел: – Подите прочь.

– Я полицию…

В руке господина появилась золотистая бляха столь характерного вида, что Эдуард Архипович замолчал. Уйти? Следовало бы. И папеньку предупредить об этаком интересе конторы, с которою люди обыкновенные старались дел не иметь. Но как же хозяйка?

Бросить ее тут? Одну?

– Никто ей вреда не причинит, – сказала рыжая, тряхнув кудрями. – Напротив, мне кажется, ей нужна помощь…