Анна Шнайдер: Жизнь на двоих [litres]

Арен принялся перебирать рисунки и не мог не отметить, что жена действительно многому научилась за последнее время. Но кроме ее карикатур здесь были и рисунки Софии – он узнал знакомую руку.

И не только рисунки.

«Мне всегда казалось: для того чтобы рисовать карикатуры, нужен особенный кураж. Ты считаешь, что все наоборот, карикатуры рисовать проще, чем реальность, но это не так. Когда рисуешь карикатуру, ты должен за что-то зацепиться, за какую-то особенность во внешности или характере, и преувеличить ее или приуменьшить. У меня получалось, но отнюдь не легко и непринужденно, а настоящий талант – он всегда такой – легкий и непринужденный…»

– Что это? – еле выдавил из себя Арен. Перед глазами плясали черные мушки.

– Письмо Софии. – Голос Виктории звенел от смущения. – Она пишет отдельно детям, отдельно мне. Ты видел письма для Агаты с Александром, а это для меня.

Больно. Как же больно, Защитник.

– Могу я… прочитать?

– Конечно.

Арен сел на кровать, положив на колени листки бумаги, и принялся перебирать их, вчитываясь в каждое слово, каждую букву. Ему казалось, что он даже слышит голос Софии и видит ее ласковую понимающую улыбку.

В груди стало тесно и жарко, и Арен схватился за занывшие виски. Зря он стал читать все это, так и Венец потерять недолго.

Он поднял голову и обнаружил, что все это время Виктория смотрела на него, сидя за туалетным столиком, и во взгляде ее сквозили боль и жалость.

– Зачем тебе это? – спросил он глухо, откладывая в сторону письма и рисунки Софии. – Зачем, Вик?

– Я хочу вернуть ее во дворец, – ответила жена, и Арен от неожиданности сжал кулаки, не веря в то, что услышал. А Виктория продолжала: – Ее место здесь, Агата правильно сказала.

– Ты… – Грудь вновь сдавило, и император, кашлянув, с трудом выдохнул: – Зачем?

– Я ведь уже сказала. Хочу вернуть Софию во дворец.

Она замолчала, и Арен тоже молчал несколько мгновений, пытаясь восстановить сбившееся дыхание. Он ничего не мог понять, мысли путались, скакали, перебивая друг друга.

– Что это за ерунда, Вик? София ушла не по своей прихоти, а потому что я так решил. И ты не объяснила зачем. Тебе без нее разве плохо живется?

– Главное, что без нее плохо живется тебе, – сказала жена едва слышно, вновь поразив императора до глубины души. – Тебе и детям. Да и мне не очень-то хорошо, когда вам плохо.

– Дети справятся и забудут.

– А ты?

Защитник! Она говорила и спрашивала так, словно все знала и понимала. Но как и откуда? София ведь не могла рассказать.

– А я – тем более.

– Ну перестань обманывать! – простонала Виктория, закатывая глаза. – Ты думаешь, я слепая? А заодно глухая и бестолковая! Я же вижу – ты любишь Софию. Любишь! И не смей говорить, что я просто ревную.

– А не ревнуешь? – перебил жену Арен, складывая руки на груди. Он ощущал себя моряком, неожиданно попавшим в сильнейший шторм.

– Я не знаю, – вздохнула она. – Поначалу, когда я только осознала это, больше злилась и обижалась, чем ревновала. А может, и ревновала тоже. Конечно, мне бы хотелось, чтобы ты любил меня, а не ее. Но все равно – это не то. Когда я раньше ревновала, я желала уничтожить воображаемую соперницу. Сейчас не желаю. Знаю, что это ничего не изменит. Любовь же не зависит от того, жив человек или мертв, рядом он или вдали, отвечает взаимностью или не отвечает. Понимаешь?

Почему-то после этих слов обманывать Викторию Арен больше не мог.

Он встал с постели, подошел к жене и, взяв ее на руки, прижал к себе, укачивая, как маленькую девочку.

– Прости.

Она всхлипнула:

– Не надо. Я знаю, ты скажешь: «Я виноват, потому что изменил, не сдержал брачные клятвы». Я бы тоже на твоем месте не сдержала, если бы ты вел себя так ужасно, как я все эти годы.

– Ты была под проклятием.

– Я не боролась, – возразила она горячо. – Вместо того чтобы пытаться выполоть сорняки, я взращивала их, слушая Аарона, и…

– Перестань. – Арен поморщился, не собираясь принимать эти самообвинения. – Тебе было восемнадцать лет. Это я должен был помочь тебе разобраться, я должен был настоять на психотерапии, пригласить другого шамана и…

– Нет, это ты перестань! – возмутилась Виктория и даже дернулась, пытаясь высвободиться и встать, но император не позволил. – У тебя и так забот было по уши, думаешь, я не помню? А тут еще я со своими истериками. Ты сделал все, что мог!

Он покачал головой, но спорить не стал. Конечно, для нее он всегда будет ни в чем не виноват, как и для Софии. Но для себя – нет.