Екатерина Лесина: Третий лишний

Был ведь Фрол Аксютович, повидавший немало.

Была Люциана Береславовна, коия в магиях всяких смыслила.

И Марьяна Ивановна, целительница. Неужто она, знающая, что есть жизнь и что — смерть, с магией сырою могущая работать, не почуяла?

А наставник наш?

— Я умею глаза отводить, Зослава, — сказал он, прижимая мою ладонь к щеке. — И дурманить головы. Это получается само собой… и все легче… знаешь, мне иногда кажется, что с каждым… возвращением во мне остается все меньше человека. И если меня не отпустить… она меня точно не отпустит. Она говорит, что любит меня, но это давно уже неправда. Она тоже перестала быть собой.

— Прости.

— За что?

— А если я и вправду могу…

— Спасти меня? — кривоватая усмешка. — Закрой глаза. И попытайся понять, что ты чувствуешь.

Я подчинилась.

Закрыла.

Звезды, оне никуда не денутся. А чувствую… лавку вот под задницей чувствую. Твердая. И ветерок холодный, пахнет хорошо, медуницею… надо бы собрать. Медуница — трава полезная. И раны заживляет, и кости лечит, а особливо хороша против кожных болячек. Если случится парша какая аль язва, которая не затягивается, тогда надобно цветы медуницы с медом свежим смешать, слово над ними сказать простое и на рану нанесть. Ночь с этою повязкой перебыть, а поутру…

…вновь не о том думаю.

Мне бы про человека, который рядом сидит. Иль не человека уже?

Он многое натворил.

— Гордану помнишь? — Мои пальцы касались его щеки.

— Нет.

Не лжет.

— А… зимой? Боярыня Добронрава… и сын ее. Добромыслом звали?

— Нет.

И вновь не лжет.

— А то, как меня убивал?

— Тебя?

— И Арея… И… или мы бы выжили, верно? Если б получилось. Я точно выжила бы… я ведь вам нужна была?

— Да. Наверное.

— Ты многих убил.

— Я знаю.

— Сожалеешь?

— Я забыл, что это такое… я бы хотел сожалеть.

Щека шершавая и неровная. И если крепко прислушаться к ней ли, к себе, то… то ничего. Обыкновенная она.

— Божиня простит, — ответила я, руку убирая.

— А ты?

Виноватый он? Иль безвинный? Своей ли волей зло чинил? Чужою ли? Я в этаком не разбираюся, только в одном он правый: ежель оставить его на этом свете, то зла прибудет.

— Хорошо, — со вздохом промолвила я. — Я сделаю, об чем ты просишь, только…

— Все будет хорошо.

Мне б в этое поверить, только не верилось.

— Посидишь еще? — попросил он. И что я могла ответить?

— Посижу.

Время шло.

Летело шелковой лентой.

И гребень скользил по темным волосам.

— Он тебе поверил? — шепотом спросила младшая. И старшая пожала плечами.

— Не знаю. Я старалась…

— Ничего. — Младшая приникла щекой к щеке. — Но ты сумела…

— Вот. — На ладони лежал обыкновенный камешек с дыркой. — Он его для меня сделал. Нам этого хватит?

Камень был горяч. И младшая сестрица не сразу сумела взять его.

— Колется… в нем много силы. Думаю, для начала хватит и камня…

Они улыбнулись друг другу, и губы коснулись губ.

— Я уже устала ждать…

— Скоро.

— Сколько можно?

— Скоро.

— Она смотрит, смотрит…

Камень распался на две половинки, и младшая сунула свою за щеку, зажмурилась. Старшая не стала медлить. Чужая сила была сладкой. Но видит Морана, ее не хватит надолго… если, конечно, они не найдут способ выбраться… а они уже нашли, уже сумели.

Почти.

Осталось немного.

Гребень скользил по волосам.

— Ты с ней разговаривал? — От матушки веяло недовольством. — Зачем?

— Ситуация располагала. Было бы странно, если бы я не заговорил.

Врать оказалось несложно, точнее, сказанное не было ложью, но и правдой как таковой не являлось.

— Держись от девчонки подальше. Мало ли что она увидит…

— Да, матушка…

— Потерпи, — она нежно поцеловала его, — уже недолго осталось… пара недель от силы.

— Ты поедешь с нами?

— Я отправлюсь за вами. — Она отложила гребень. — И на этот раз все выйдет как надо…

Она отвернулась, и у него мелькнула мысль, что избавиться от нее просто. Он ведь убивал других, верно? Так почему бы и не эту женщину, к которой он больше не испытывал любви?

Почему медлит?

Не потому ли, что знает: убить ее куда сложней, чем кажется?

— Я пойду?

— Иди, дорогой… и постарайся, чтобы тебя не заметили. — Она склонилась над книгой, над тонкой серой книгой, к которой была привязана душой и телом. Телом больше, потому что душа ее давно истлела, впрочем, как и его собственная.

Но если убить не ее, а книгу?

Он подумает об этом позже.

Гребень скользил…