Наталья Нестерова: Про девушку, которая была бабушкой

Сейчас плед неживописно свисает с моего рабочего кресла. Его тоже Даня и Маша притащили, и оно тоже ортопедическое, с широченным сиденьем, как для гениального детектива толстяка Ниро Вульфа. Нет ли у современной молодежи некоего фетишизма на почве ортопедичности?

Плед на кресло брошен мной прошлым вечером. Прочая обстановка не претерпела изменений: громадный письменный стол, еще дедушкин. Бабушка говорила о рано ушедшем муже: «Какой был мужчина! Царица Небесная, благодарю, что мне достался!»

Поскольку слова достался, досталось употреблялись чаще всего в отношении продуктов и вещей, за которыми отстаивали в многочасовых очередях, я считала, что мужей тоже выдают в специальных пунктах, по очереди. Хорошо, что мама оказалась в начале очереди, и ей достался мой замечательный папа.

– Бабушка! – допытывалась я в детстве. – Кем дедушка, твой муж, был?

– Счетоводом! – Бабушка поднимала указательный палец.

Название профессии «бухгалтер» ей казалось недостаточно солидным, а я лет до пяти думала, уже будучи лишенной иллюзии про мужей по очереди, что счетовод – это главнее министра. Правда, я путала слова и однажды гостям, когда бабушка пустилась в пространные воспоминания о покойном муже, не выдержала и выпалила:

– Он был звездочетом!

На письменном столе при жизни бабушки лежали счеты – громадные, отполированные временем, с рядами выгнутых спиц и костяшками размером с крупную сливу – дедушкины. Наверное, бабушка слегка обманывала себя – муж не умер, а ушел на работу, вечером после ужина сядет за стол, наденет очки, разложит бумаги и будет в многотысячном балансе искать пропавшие две копейки. Счеты – моя любимая игрушка в детстве. Костяшки – это герои. Принцессы, рыцари, их верные слуги (как Фигаро и Конек-Горбунок), всесильные, но ничего не понимающие в любви цари и королевны – родители принца или принцессы, рыцари – верные друзья влюбленных, попутные герои и прочая челядь. Костяшек-персонажей много, они туда-сюда щелкают, носятся по спицам – сначала медленно, а потом с бешеной скоростью, пока не замрут в счастливом финале на левой стороне счетов. Сказка окончена, хорошие победили.

Счеты сломал уже Данька, пребывавший в периоде разбора всего и вся на составляющие – от часов до радиоприемника. «Как ты умудрился раскурочить счеты, они ведь монументальные?» – «Я на них прыгал». Наши дети топчут то, что было для нас Вселенной. Теперь, говорят, у детей есть «Лего», и юных исследователей не интересует устройство новенького утюга.

Стол помнит мои глупые девичьи дневники, мои курсовые, диплом и любовные письма. В недрах его ящиков хранится семейный архив – фотоальбомы, старые документы, письма, Данькины первые рисунки, школьные дневники, табели, медицинские книжки – много чего семейно-исторического, никогда не требующегося.

На столе монитор компьютера, клавиатура, кривая пирамида папок, книг, огрызков бумаги с крупной надписью: «Напоминание!» Я себе напоминаю. Чаще – бесполезно.

Если от стола проследить – открытая балконная дверь. Колышутся задернутые на ночь шторы. Внутренние, тонкие, гипюрово-кисейные, молочно-белые, выплескиваются при порывах ветра из-под гобеленово-бархатных, темно-бордовых наружных – как нижняя сорочка у зазевавшейся аристократки. Виктор Гюго, увидев, как его невеста переходит улицу, написал ей письмо, исполненное боли, страсти, стыда и отчаяния: когда девушка наступала в лужу, сохраняя платье, поднимала подол, и становились видны ее щиколотки и нижняя юбка. Мы едва не потеряли великого писателя из-за этого позора. Его бы в «попаданцы», в наше время, по телевизору музыкальные клипы посмотреть.

Поворот. Буфет. Старинный, но вряд ли антикварный. Бабушка увидела его в скупке – так она называла комиссионные магазины. Буфет очень напоминал тот, что мама бабушки, моя прабабушка соответственно, хотела дать ей в приданое, но «из-за революций все пошло не по-человечески». Дедушка, наверное, очень любил бабушку, иначе как объяснить, что он вез буфет через всю Москву на грузовике, а потом реставрировал? В верхней части буфета хранится покрытая вековой пылью парадная посуда, которой я не пользуюсь. В нижних ящиках то, что не влезло в письменный стол.

Уже упоминавшийся платяной шкаф по возрасту – внук буфета, по нынешним временам – винтажный предмет мебели. Тумба, на которой стоит телевизор, ровесница шкафа. После тумбы с телевизором книжный стеллаж от пола до потолка. Он невероятно тяжел, потому что состоит из отдельных полок. Раньше такие были в каждом доме, продавались поштучно, представляют собой прямоугольный параллелепипед из ДСП, длинная сторона с полозьями для стекла. Их вешали на стены, сдвигая для красоты дизайна, как шутил мой папа, по горизонтали, или просто ставили друг на друга, как у нас. Если бы полки не были прибиты к стене комнаты и вздумали упасть, а рядом вдруг оказался бегемот, то мы бы потеряли животное.