Нора Робертс: Время не властно

— Конечно!

— Если бы я мог остаться… Для меня нет ничего важнее того, что я обрел с тобой. Поверь мне, пожалуйста!

Санни старалась сохранять невозмутимость, хотя мир вокруг нее распадался на части.

— Я верю, что ты меня любишь.

— Да, люблю! Но если я не вернусь, если лишу их последней надежды, я никогда не смогу спокойно жить.

Она отвернулась, потому что прекрасно его понимала.

— Однажды — мне было лет девять или десять — я ушла из дому. Мы приехали в хижину на лето, и я тут же убежала гулять. Я думала, что хорошо знаю лес. Но я заблудилась. Ночевала под деревом. Когда на следующий день мама с папой нашли меня, они были вне себя. Я никогда не видела, чтобы отец плакал… так плакал.

— Тогда ты понимаешь, почему я не могу забыть о них.

— Да, конечно. — Она посмотрела ему в лицо, и ей даже удалось улыбнуться. — Извини, что закатила тебе сцену.

— Не извиняйся.

— Нет, правда. Я не имела права говорить то, что сказала. — Зато в том, что она его ударила, она себя не винила. — Вряд ли я смогу встать на твое место и понять, что ты чувствовал все то время, что провел здесь. Ты старался приспособиться и ждал Кэла.

— Приспособиться оказалось нетрудно. Я встретил тебя.

— Да. — Она поднесла руку к его щеке, но рука упала. — Я рада, что ты меня встретил. Хочу, чтобы ты это знал.

— Санни…

— Когда ты улетаешь? — Она нарочно отошла от него подальше. Если он прикоснется к ней, она не выдержит.

— Завтра.

Она едва сумела устоять на ногах — колени подкосились.

— Уже?

— Я решил, что так будет лучше для всех.

Санни растянула губы в улыбке и приказала себе держаться.

— Да, ты, наверное, прав. Но разве ты не хочешь побольше побыть с Кэлом? Ведь ты прилетел издалека.

— Я поговорю с ним утром. И с Либби, — добавил он. — Хочу с ней помириться.

Ей удалось улыбнуться.

— Им хорошо друг с другом. И ты тоже это понял, да?

— Чтобы это не заметить, нужно быть слепым.

— Если отбросить в сторону науку и логику, иногда эмоции — самый точный расчет. — Почувствовав себя сильнее, она протянула руку. — Я бы хотела провести ночь здесь… с тобой.

Он крепко прижал ее к себе — и испугался, что ненароком повредит хрупкие косточки.

— Я вернусь. — Санни покачала головой, но он отстранил ее и заглянул в глаза. На его лице были написаны решимость, страх — и гнев. — Я вернусь! Клянусь. Нужно совсем немного времени, чтобы все проверить. Основные расчеты удалось закончить всего за два года. Пройдет еще два, я отлажу систему, и полеты во времени станут таким же обычным делом, как полеты на Марс.

— Полеты на Марс… — повторила Санни.

— Доверься мне. — Он снова обнял ее. — Как только я все отлажу, я прилечу к тебе, и тогда нам уже некуда будет спешить. У нас будет уйма времени.

— Уйма времени, — прошептала она, закрывая глаза.

Она ушла, не дожидаясь, когда он проснется. Решила, что так будет лучше. Ночью она не сомкнула глаз. Лежала рядом с ним и думала, думала…

Джейкоб включил какую-то музыку — мечтательную и красивую; ее сочинил неизвестный ей композитор. Неизвестный, потому что в конце XX века он еще не родился. Потом Джейкоб поменял освещение; казалось, будто отсек освещают лунные лучи.

Больше романтики. Теперь она понимала, что он имеет в виду, и ее сердце переполнялось нежностью. Он стремился дать ей все, что он мог, чтобы последняя ночь стала незабываемой. Да, он дал ей все, кроме того, чего ей больше всего хотелось. Кроме будущего.

Жизнь часто преподносила ей сюрпризы, и она всегда сама принимала решения. Но раньше ее суждения были черно-белыми. Правда или ложь. Плохое или хорошее. Сейчас ей снова предстоит сделать выбор, но между черным и белым появилось множество оттенков.

Она медленно возвращалась в хижину. Сумеет ли она попрощаться с ним? Такую боль не вынести во второй раз. Санни надеялась, что Джейкоб поймет, почему она так поступает. И почему сейчас уехала.

Она припарковалась за хижиной и немного посидела в «лендровере», глядя, как блестят на утреннем солнце обледенелые ветви деревьев. Она долго вслушивалась в тишину — почти совершенную тишину. Чувствовалось, что скоро пойдет снег.

Медленно, подавляя в себе горе, она подошла к хижине и отворила дверь на кухню.

Либби оставила для нее свет. При виде старой керосиновой лампы, горящей несмотря на ясное утро, ненавистные слезы снова навернулись Санни на глаза. Она проглотила их, села за стол и пробежала пальцами по деревянной столешнице — совсем как Джейкоб неделю назад.