Кристин Фихан: Темный принц

— Мой отец считал меня каким-то уродцем, порождением дьявола, и даже мать немного меня боялась. Я научилась никогда не дотрагиваться до людей, не находиться в толпе. Больше всего мне нравилось оставаться в одиночестве, где-нибудь в глухом месте. Только так я могла остаться в здравом уме.

Его белые зубы блеснули в хищном оскале. Ему захотелось остаться наедине с ее отцом всего на несколько минут, чтобы показать, какими на самом деле бывают демоны. Эта мысль показалась ему интересной, хотя его и обеспокоило, что ее слова вызвали в нем такую ярость. Осознание того, что она так долго была одна, страдая от боли и одиночества, когда в этом мире был он, выводило его из себя. Почему он не отправился на ее поиски? Почему отец не любил ее и не заботился о ней, как должно?

Его руки были волшебными, его сильные гипнотические пальцы скользили по ее затылку.

— Несколько лет назад один человек вырезал целые семьи, не щадя даже маленьких детей. Я осталась ночевать у школьной подруги, а когда вернулась домой после работы, нашла их всех мертвыми. Я вошла в дом и почувствовала этого дьявола, узнала его мысли. Мне сразу стало плохо — такие ужасные вещи оказались в моей голове. Но я смогла выследить его и сдать полиции.

Его пальцы перебирали ее длинную тяжелую косу, ослабляя ленту и распуская туго заплетенные пряди, все еще влажные после душа.

— Как часто тебе приходилось это делать?

Она словно переживала все заново. Подробности этого ужаса и боли, лица всех, кому она помогла, в то время как они наблюдали за ее работой — потрясенные, все еще не верящие в ее способности. Он видел все, деля с ней ее сознание, читая ее воспоминания, заглядывая ей в душу.

— Четыре раза. Я выследила четырех убийц. В последний раз почти развалилась на части. Он был так болен, настоящий дьявол. Я почувствовала себя грязной, словно никогда не смогу выбросить его из своей головы. Поэтому и приехала сюда, чтобы обрести покой. Решила, что больше никогда не буду этим заниматься.

Михаил на мгновение закрыл глаза, стараясь успокоиться. Она могла почувствовать себя грязной. Он заглянул в ее сердце и душу, увидел все ее секреты, узнал, сколько в ней света и сочувствия, храбрости и мягкости. То, что она видела в юности, никогда не должно было произойти. Он подождал, когда сможет заговорить спокойно, утешая.

— Голова начинает болеть, когда ты занимаешься телепатией?

Она кивнула.

— И, несмотря на это, когда ты услышала меня — а мне было плохо и больно, — ты потянулась ко мне, зная о цене, которую придется заплатить.

Как она могла это объяснить? Он был похож на раненое животное, излучающее такую боль, что она не могла сдержать слез, покатившихся по лицу. Его одиночество стало ее одиночеством. Его отверженность — ее отверженностью. И она ощутила его решение покончить с этой болью, с самим существованием. Она не могла допустить это — и не важно, чего это будет стоить.

Михаил выдохнул, удивленный и пораженный ее сущностью, настолько щедрой. Она колебалась, пытаясь объяснить словами, почему потянулась к нему, но он понял, что это было в ее натуре — жертвовать. Он также знал, насколько силен был его зов, потому что внутри его что-то потянулось к ней, обретя то, в чем нуждалось. Он вдохнул ее запах, вбирая его в себя, наслаждаясь ее видом и ее ароматом в своем доме, ощущая в пальцах ее шелковистые волосы, ее нежную кожу под своими ладонями. Отблески пламени в камине зажгли голубые искры в ее волосах. Желание наполнило его, сильное, настойчивое и такое же мучительное, как боль, но он радовался, что может испытывать все это.

Михаил сел так, что между ними оказался небольшой столик, и стал жадно и не спеша изучать изгибы ее тела.

— Почему ты носишь мужскую одежду? — спросил он.

Она рассмеялась, негромко и мелодично, а глаза ее задорно блеснули.

— Потому что знаю, что это будет раздражать тебя.

Он откинул голову и рассмеялся. Это был настоящий смех, и это было невероятно. Счастье и любовь наполнили его до краев. Он не смог бы вспомнить, на что были похожи эти чувства, сильные и понятные, как сладкая боль во всем теле.

— А это нужно — раздражать меня?

В ответ она подняла бровь, с удивлением замечая, что голова больше не болит.

— Но это так легко, — поддразнила Рейвен.

Он наклонился ближе.

— Дерзкая женщина. Ты хотела сказать — это так опасно?

— Хм, возможно, и это тоже.

Она быстро провела по волосам, отбрасывая их с лица. Это был такой будничный, но полный чувственности жест — он не мог оторвать взгляд от ее прекрасного лица, высокой груди и нежной линии шеи.