Константин Аврилов: Я, ангел

– Заплачу любую цену. О’кей? – поддержала нагловатая улыбка.

Пробежал ропот сомнения, словно давние знакомые спорят короткими, одним им понятными полусловечками.

Шорох стих.

Первый смокинг, Толик запомнил его, не скрывая тревоги спросил:

– Покажи деньги.

Где-то в карманах завалялась просроченная «виза» мелкого банчика, издалека похожая на золотую карточку, если помахать небрежно. Стараясь быть неторопливым, Толик провел по всем возможным местам хранения, словно разглаживая комбинезон, но везение сыграло туш: кусок тертого пластика пропал тоже. Как это могло произойти – невозможно выдумать. Аккуратно спрятал в нагрудный карман, собираясь оживить наличными в Ницце, – и пропала. Осталось обаяние. Ничего другого у него не осталось.

– Покажи деньги.

Напряжение сгущалось. Орда накачанных мужиков взирала требовательно. На фоне смокингов все ярче рисуется последний выход: принести Мусика в жертву и уносить ноги с высокого старта. Как бы невзначай, Толик оглянулся на возможный путь отступления.

Шоссе пропало. Его просто не было. Торчали группки растительности, аккуратно стелилась матовая плитка, на этом – все.

Ужас, паника и животный страх не объяли его. Ничего не испытал Толик. Горести были так велики, что заслонили пропажу дороги. Он укрылся в спасительном отупении. Но прибывать в нем не повезло.

За спинами послышался шум, нарастая неразборчивым криком. Мужчины в смокингах стали оглядываться, заволновались и вдруг расступились, пропуская нечто нежданное.

Широко шагая на высоких каблуках, в которые упирались пронзительно стройные ножки в черных чулочках, росшие из коротенькой юбочки с соблазнительным фартучком, выступила натуральная горничная. Нет, не натуральная – абсолютный идеал любого пубертатного мальчика, уже добравшегося до папиного порножурнала. Осиная талия, затянутая в черные, слегка прозрачные кружева, подпирала полированный бюст, который вздымался наглым и откровенным призывом из широкого выреза. От зрелища ложбинки, в которой болталась золотая ерунда, невозможно оторвать взгляд. Искусство соблазна, не забывшее рукавчики с белыми манжетками, не смогло бы создать лучшую бомбу. Невыносимое чудо венчала накрахмаленная коронка над копной соломенных волос. Толик пришел в себя, когда наткнулся на лицо: у такой фигуры оно было несколько кривоватое, в оспинах и, честно говоря, примитивное, как у девочек с глухих окраин.

Горничная выставила божественную ножку с божественным коленом, уперлась божественными кулачками в бесподобные бедра и вдруг назвала его имя, отчество и фамилию тоном взбешенной учительницы.

Толик промычал согласно.

– Значит, все-таки ты! – утвердилась богиня с корявым лицом. – Вот и встретились.

Такую женщину, даже мельком увидев, забыть невозможно. Толик был уверен, что никогда не попадался ей на глаза. Захотелось высказать что-нибудь удивительно вежливое, а может, изящное, в галантном стиле старых ловеласов.

– Негодяй! Мерзавец! Подонок! – закричала горничная, переходя на писк. – Гад! Подлец! Скотина! Сколько мучений и страданий! Сколько горя! Сколько штрафных! Как мог быть таким глухим! Тупица! Безголовый чурбан! Остолоп! Как посмел явиться сюда! Да чтоб на тебя обрушились все муки, что достались мне! Ишь, баран упрямый выискался! Ничего слушать не хотел! Даже в последний момент! Да за что же мне такая участь выпала!

Толпа мужчин следила за происходящим с тревожным любопытством. Не вмешиваясь, но и не подзадоривая разбушевавшуюся фурию. Горничная исторгла множество интересных сравнений, ни разу не передохнув. Постепенно запал истощился. Только буравила Толика молчаливой ненавистью.

В одном он был уверен непоколебимо: именно эту не насиловал в пьяном угаре, не бросал с ребенком на руках, не обманывал и не сбивал на переходе. Пусть говорит что угодно, он себя знает. Совершенно ошалев от напора, Толик выдавил нечленораздельный звук, в котором менее взволнованная женщина разобрала бы: «Это вы мне, лапочка?»

Вскинув кулак жестом освобожденного раба, девочка заверещала:

– Дайте, дайте, ну, дайте врезать по этой наглой роже хоть разок! Все отдам за это! Только разок врезать, а там будь что будет! Пустите прибить гадину!

На самом деле желающих удерживать не было, отчего взбесившая горничная завелась пуще. Яростно вращая сжатой пятерней, она не двигалась, ругаясь без разбора и жалости. Вскоре проклятья стали повторяться, кураж явно исчерпался, мелькание кулачка слабело.