Мария Захарова - Черта - прогулка по грани

"Значит, тоже самое видит", — подумала девушка с некоторым удовольствием. Признаваться себе в некомпетентности не хотелось, да и не считала себя Вадома незнающей. Во всяком случае, таких проблем у нее никогда не возникало.

— Проклята! Уходи! Вон! — после минутного молчания прокаркала старуха, отскочив от Тамары, как от прокаженной.

— Дае! (Мама!)

— Что?

Оба возгласа сорвались одновременно: один — с губ Вадомы, другой — Тамары, но если в первом звучало осуждение, то второй сплошь пропитался злостью с примесью страха. Если дочь опешила от слов матери, то Мара вскипела окончательно.

— Да, вы чокнутые! — закричала девушка, потирая руки, словно их обдало леденящим холодом. — Спятившие идиотки! — Тамара, всегда воспитанная и культурная, даже за речью не следила, выбитая из колеи заявлением женщины. — Сами вы проклятые! И богом, и дьяволом, и вообще… — девушка задохнулась от возмущения. — Денег не получите!

Опрокинув ни в чем не повинный пуфик, Тамара рванула к двери, но вспомнив о Илларии, на полпути повернула обратно. Ухватив обмершую Ланку за пояс брюк, так как руки та заламывала, Мара поволокла Лану за собой. Сейчас ее даже протесты остановить не могли бы, настолько Тамара была на взводе. Благо подруга дар речи растеряла и не сопротивлялась, послушно семеня следом.

Рванув на себя железную дверь, девушка выпихнула Ланку на лестницу. Илларии пришлось ухватиться за перила, чтобы по инерции не скатиться кубарем вниз, а Мара, тем временем, развернулась к гадалкам.

— Вы реально сдвинутые, — заявила она женщинам. — И я сделаю все возможное, чтобы эту лавочку прикрыли! — предупредила возмущенная до глубины души девушка, погрозив пальцем для наглядности, прежде чем выскользнуть на улицу.

Как только дверь с негромким щелчком захлопнулась, Вадома скинула навалившееся на нее оцепенение.

— Что ты творишь, ма? — обвинила она Надью, все также гневно поджимающую губы. — Я не за этим тебя звала! — объяснила девушка, устремляясь к двери. — Не за этим!

— Стой!….. - голос старой цыганки дрожал, и дочь на мгновенье притормозила.

— Дае?!

— Пусть идут. Она идет, — вымолвила старуха. — Не место ей здесь.

— Мама! — гневно воскликнула Вадома. — Это работа! Нельзя так пугать клиентов! К нам ходить перестанут!

Выскочившая на улицу девушка, не слышала, как мать со слезами в голосе простонала: "Нам ее не спасти".

Закатав по локоть рукава, оставив "благословенную" сетку висеть на ближайшем дереве, Святослав подошел к одному из ульев.

"Если отец Гавриил может, и я смогу", — твердил про себя будущий инок, стараясь побороть терзающий его страх.

— Всемогущий Боже, да предвосхищает вдохновение Твоё дела наши… — шептали губы послушника, прося у Неба смелости, — … дабы всякое наше дело в Тебе начиналось и в Тебе совершалось…

На то, что руки трясутся, а сердце замирает к груди, рясофор старался внимания не обращать, так же как и на назойливое жужжание, что многие годы числилось среди его персональных кошмаров.

"Братья делают, и он сдюжит", — такую установку дал себе Святослав, подходя к затерявшейся в посадках пасеке.

Он даже взял за правило читать перед сном Житие послушника Иакова из Оптинского патерика, чтобы побороть одолевающий его ужас перед укусом. Опираясь на подвиг шестнадцатилетнего подвижника, он собирался изжить зерна боязни, поселившейся в его бессмертной душе.

Юный послушник никому не рассказывал о своей фобии, предпочитая бороться с ней собственными силами — молитвою и увещеванием. Молитва помогала, но только если Святослав находился вдалеке от жалящего кошмара, что терзал его по ночам и наяву, стоило послушнику увидеть летающего "убийцу".

Именно так — летающий убийца — будучи отроком, Святослав именовал пчел, ос и всех их крылатых собратьев. Однажды, в подростковом возрасте, Свят попал в больницу с отеком Квинке, после жалящего поцелуя собирающего пыльцу насекомого. Это маленькое приключение, укоренилось в памяти будущего монаха, как столп веры, и даже годы не смогли исцелить его. Та злополучная дача, на территорию которой они с пацанами забрались в поисках съедобных яблок, стала для нынешнего рясофора Ахиллесовой пятой, не дающей покоя и требующей исцеления.

Сняв крышку улья, Святослав уже приготовился опустить в него руку за гнездовой рамкой, но отец Гавриил опередил его.

— Рано тебе, брат. Пока рано, — примиряюще сказал монах, закрывая своим телом послушника от ринувшегося в небо пчелиного роя. — Успеешь еще. Будет время. Отдашь долги Господу.