Холли Блэк: Самая холодная девушка в Коулдтауне

Матильда прикусила язык, чтобы не напомнить, к чему привела охота на вампиров в Европе: там распространение заразы в мире мертвых достигло высочайшего уровня. Например, в Бельгии вампирами стало такое большое число жителей, что двери магазинов редко открывались до наступления темноты. Перемирие же с Коулдтауном пока срабатывало. В основном.

Ее не волновала ненависть Мардэйва к вампирам. Она сама их ненавидела.

Когда они подошли к магазину, Матильда осталась на улице, чтобы избежать проверки возраста по удостоверению личности, и прикурила новую сигарету от серебряной зажигалки Джулиана, той, которую она намеревалась вернуть ему в течение тридцати одного дня. Присев на бордюр тротуара, она почувствовала, как холод пронизывает ее ягодицы. И ей захотелось, чтобы горло и желудок тоже замерзли и даже покрылись льдом, которого не смог бы растопить никакой напиток.

От голода стало подводить живот. Она не помнила, когда в последний раз ела что-нибудь существенное и сразу же не исторгла съеденное наружу. Ее уста жаждали мрачных, роскошных пиршеств; ее кожа сделалась тугой, как оболочка начавшего прорастать семени. Но все, что она могла позволить себе глотнуть в данный момент, — дым от сигареты.

В детстве она знала вампиров лишь по костюмам на празднованиях Хеллоуина. А еще видела в телевизоре «плохих парней» с пластиковыми клыками и в синтетических плащах с капюшонами, этаких дурачков-простофиль Маппетов из телешоу, которые все время что-то считали.

Теперь считала она: пятьдесят семь дней… восемьдесят восемь дней и восемьдесят восемь ночей…

— Матильда?

Она подняла голову и увидела приближающегося к ней неспешной походкой Данте в наушниках, словно ему всегда и во всем было необходимо музыкальное сопровождение. На нем были джинсы в обтяжку; он курил сигарету, вставленную в один из тех длинных, как у кинозвезд, мундштуков. Выглядел чертовски претенциозно.

— Я уже почти потерял надежду разыскать тебя.

— Следовало начинать с самого дна, — сказала она, указывая на мокрую, замусоренную землю у себя под ногами. — Я воспринимаю свое переселение весьма серьезно.

— Серьезно. — Он ткнул мундштуком в ее сторону. — Даже твоя мать думает, что ты умерла. Джулиан оплакивает тебя.

Матильда опустила голову и принялась теребить ниточку, торчащую из ее джинсов. Было больно думать о Джулиане в тот момент, когда она ждала Мардэйва и Бена. Она испытывала отвращение к самой себе и могла лишь догадываться, сколь отвратительной показалась бы ему.

— Я сделалась Холодной, — тихо произнесла она. — Один из них куснул меня.

Именно так — Холодный — стали называть тех, в кого проникала инфекция, потому что кожа таких людей после укуса становилась буквально ледяной. И еще потому, что попавший в вены яд превращал их в существ, страстно жаждущих тепла и крови. Было достаточно одного глотка человеческой крови, чтобы инфекция мутировала. Она убивала своих носителей, затем снова их оживляла, делая еще более холодными, чем прежде. Холодными снаружи и внутри, сейчас и навсегда.

— Я не думал, что ты останешься в живых, — сказал Данте.

Она тоже не думала, что продержится так долго и не сдастся. Но бродить в одиночестве по улицам было все же лучше, чем заставить мать делать выбор — посадить ее на цепь в подвале либо увезти в Коулдтаун. Это было лучше еще и из-за опасности, что Матильда сможет освободиться от цепи и наброситься на своих близких. Сообщения о подобных случаях регулярно появлялись в выпусках новостей, почти так же часто, как и о людях, пускавших вампиров в свои дома, потому что они выглядели такими симпатичными и опрятными.

— Тогда с какой же стати ты меня разыскивал? — спросила Матильда.

Они много лет жили на одной улице, но никаких общих дел у них не было. Если она, пробегая по лужайке, видела, как Данте укладывает в автофургон свое диджеевское снаряжение, то махала ему рукой.

Матильда посмотрела назад, в витрину магазина. Мардэйв и Бен стояли у прилавка с коробкой пива и предназначенным ей ведерком для охлаждения вина. Они получали у клерка сдачу.

— Я надеялся, что тебя… э-э-э… уже нет в живых, — проговорил Данте. — От мертвой от тебя было бы больше пользы.

Слегка покачнувшись, она встала на ноги:

— Может, и от тебя тоже.

Яд истязал организм зараженного человека на протяжении восьмидесяти восьми дней. Она прожила только тридцать семь. Тридцать семь дней такой степени опьянения, которая позволяла противостоять настойчивым позывам кусать, грызть и проглатывать.