Владимир Витвицкий - Книга сновидений

— Почему вы так думаете?

— Имя, имя Дульцинея всему виной. Оно звучит как благодать, как служба в твоем внутреннем храме. Ее дерзость ожидаема, приятна. Это имя не рвет душу, оно ее греет. И вполне соотносясь с именем Мыкола, абсолютно не подходит к имени Навигатор. Кубань, Аркадия — вот имена, от которых перехватывает в этой местности дух, от этих имен вскипает кровь и разум, от них воспламеняется в патронах порох.

— И вы готовы дать совет, который я, скорее всего не услышу?

— Ты должен стать по-настоящему Мыколой, только и всего, позабыть свое старое имя ради чарующего тебя настоящего, забыть, что ты навигатор, превратиться в комендантора, зятя хозяина коней.

— Спасибо на добром слове, доктор.

— Пожалуйста. Всегда рад.

Лес из акаций, возможно, он всему виной?

— Скажите, а рецепты вы, случайно, не печатными ли буквами выписываете? — помолчав, осмысляя услышанное, задал новый, и как ему показалось, колкий вопрос еще не до конца Мыкола, но уже и не вполне Навигатор.

— Я не сказал тебе ничего такого, чего бы ты не знал. Во всяком случае — не догадывался.

"Гэ-ээ-ээ-ээ-эй! Дульци-неяаа! Гэ-ээ-гэ-эй! Пав-лоо!"

— Слышишь? — без сожаления, но и без спешки переменил тему разговора Пржевальский. — Кажется, это голос хозяина коней? Кажется, это он волнуется в ночи?

В ответ — молчание рядом и далекий дробный топот.

— Ге-гей! Пан Папелом! — закричал он, не дождавшись ответа, — Ось тут мы! Скачить сюды!

— Село, — покачав головой, в ритме ворчания высказался на тему ночных криков Мыкола-Суппо-Стейт, — все чувства напоказ.

— Скажи, что тебе это не нравится? — подзадорил его доктор. — Скажи, что ты хочешь здесь остаться лишь только из-за Дульцинеи?

— Совсем вы док, нас, навигаторов, разуважали. Неужели я, по-вашему, настолько однообразен? Ограничен?

— Сюда скачет Папелом. А знаешь, почему он на тебя так наезжает? Да потому что ты нравишься ему, от этого все строгости и придирки. Не хочет портить дочкиного жениха и своего наследника! Не забывай, хозяин коней здесь — выборная должность.

Но тут из темноты вынырнул несколько распаленный хозяином конь, а на нем и сам хозяин.

— Вечор добрый, панове! — поздоровался он, кивнув Пржевальскому, а на Навигатора лишь покосившись.

— Добрый, — ответил ему Пржевальский. — Что это вы, пан Папелом, гарцуете в столь поздний час?

— Да вот, бисова дочка, сбежала со двора! — искренне возмутился умеющий ладить с лошадьми, но, как выясняется, не с дочерьми колоритный хозяин, и опять покосился на Навигатора. — Пожарила бараньи яйца, и — на коня!

— Ну что же ты, Мыкола? — смеясь, переметнулся на сторону Папелома Пржевальский. — Отвечай на вежливо и издалека поставленный вопрос!

— Она сама захотела поехать с нами, но я не сказал вам об этом, дядько. Вы же ее знаете — напросилась, а я не смог отказать.

— Не крути, Мыколай! — прикрикнул на него грозный хозяин и даже замахнулся простенькой, без выкрутасов, плеткой. — Где она сховалась?

— На майдане, у старых акаций. Я не сказал вам об этом, дядько Павло, боялся, что вы перемените маршрут. Как увидит нас сверху, сама прискачет.

— Луна должна светить нам в спину, а там самое удобное для верховых место, — оценил женскую тактическую хитрость тайный доктор Пржевальский.

— От бисова дочка! — опять же искренне возмутился собственной и наследной кровью Папелом. — Швыдче! Пойихалы, панове!

— Пойихалы, пан Папелом!

Лес из акаций, если смотреть на него издали и в движении, из темноты южной ночи всматриваться в сгущение листвы, то в уме всплывают не предполагающие скорых ответов вопросы. Однако если нарушить до поры до времени внутренне нерушимую границу и проникнуть в него, то загадочность, убывая, сменяется познанием, а затем предположением, которое, в свою очередь, по мере продвижения, тоже убывает, но уже не выдвигая безответные вопросы. На каждый шум, скрип и шелест тут же придумывается лесной дух и его имя, только и всего.

В степи такого не бывает. Степных духов почти не существует. Что-то обязательно нужно, какая-нибудь неровность, нервность пейзажа, ручей или курган, и только тогда возможно появление духа, но только этого ручья или этого кургана. Безымянность степных духов — почти что закон.

Майдан — возвышение, возможно древний, тарабарский курган, большой, но оплывший от времени и дождей, и если у этого кургана, почти что плоского сейчас, есть свой дух, то имя его неизвестно точно.

— Подывысь, пысмэнник, вон трое скачут, — указала рукой в темноту возможно только для этого места ветреная девушка Дульцинея, не задумываясь о различиях духов степей и лесов.