Мэгги Стивотер: Мэгги Стивотер Превращение

Она улыбнулась краешком губ и потянула меня на постель. Потом положила голову мне на грудь и закрыла глаза.

Я остался лежать с открытыми глазами. Я смотрел на нее, на тени от журавликов, проплывавшие по ее лицу, и… мечтал. Мечтал о воспоминаниях о новых счастливых днях, которые можно было бы подвесить под потолком, о стольких счастливых днях с этой девочкой, что они не влезли бы в мою комнату и заполонили бы весь коридор, весь дом, вырвались наружу.

Через час Грейс начало рвать кровью.

Я не мог звонить в «скорую» и быть с ней одновременно, поэтому оставил ее, сжавшуюся в комочек у стены в коридоре, а сам застыл на пороге комнаты с телефонной трубкой, не сводя с нее глаз. По полу тянулась тонкая струйка ее крови.

Коул — не помню, чтобы я его звал, — показался на лестнице и молча протянул ей полотенце.

— Сэм, — тоненьким, жалобным голосом сказала Грейс, — мои волосы.

Это был совершеннейший пустяк — кровь на кончиках ее волос. Но не было ничего страшнее, чем видеть ее в таком состоянии.

Пока Коул придерживал полотенце у носа и рта Грейс, я неуклюже собрал ее волосы в хвост, чтобы не мешали. Когда к дому подъехала «скорая», мы помогли ей подняться на ноги и повели вниз, очень осторожно, чтобы ее опять не начало рвать. Бумажные журавлики колыхались и хлопали крыльями над нашими головами, как будто хотели полететь с нами, но не пускали слишком короткие нитки.

Давным-давно жила-была девочка по имени Грейс Брисбен, и не было в ней ничего примечательного, кроме того, что она умела хорошо считать, еще лучше умела врать, а дом себе устроила на страницах книг. Она любила всех волков, которые жили у нее за домом, но одного их них любила больше всех.

А он отвечал ей взаимностью. Он любил ее так сильно, что даже то в ней, что было ничем не примечательно, стало особенным: привычка постукивать карандашом по зубам, фальшиво петь по утрам в душе и то, что, когда она целовала его, он понимал, что это у них навсегда.

Она бережно хранила обрывки воспоминаний: как стая волков тащила ее по снегу, первый поцелуй, благоухающий апельсинами, прощание навсегда за треснувшим лобовым стеклом.

Жизнь, полная несбыточных обещаний: возможности, скрытые в стопке приглашений от колледжей, восторг ночлега под незнакомой крышей, будущее, таившееся в улыбке Сэма.

Я не хотела оставлять эту жизнь позади.

Я не хотела ее забывать.

Я не готова была попрощаться с ней. Мне столько еще нужно было сказать.

Не знаю, зачем я поехал вместе с Сэмом в больницу. Я отдавал себе отчет в том, что меня могут узнать — хотя шансы на то, что кто-то опознает меня в небритом субъекте с мешками под глазами, были невелики. Мог я и начать превращаться, если бы мое тело вдруг решило подчиниться прихоти холода. Но когда Сэм попытался открыть машину, чтобы ехать следом за «скорой», он посмотрел на свою окровавленную руку и не смог с первого раза попасть ключом в замок.

Я держался позади, готовый немедленно скрыться, если утренний холод решит заявить на меня свои права, но посмотрел на Сэма и забрал у него ключи.

— Садись, — велел я, кивнув в сторону пассажирского сиденья.

Он подчинился.

Так я и очутился в палате девушки, которую едва знал, вместе с парнем, которого знал немногим лучше, и удивлялся, почему они мне не безразличны. В палате было полно народу — два врача, еще какой-то мужчина, по-видимому хирург, и целая толпа медсестер. Все они приглушенно переговаривались, и хотя их речь была напичкана медицинским жаргоном по самое не могу, суть я все же ухватил: Грейс умирала, а они понятия не имели, что с ней такое.

Сэму не разрешили стоять у ее кровати, и он сидел на стуле в углу, уткнувшись лицом в ладони.

Я тоже не знал, куда себя деть, поэтому стоял рядом и размышлял, был бы я способен чувствовать висящий в воздухе реанимационной палаты густой запах смерти до того, как меня укусили.

Где-то внизу запиликал телефон, весело и деловито, и я понял, что пиликанье доносится из кармана Сэма. Он медленно вытащил мобильник и уставился на экранчик.

— Это Изабел, — сказал он хрипло. — Я не могу с ней говорить.

Я взял трубку из его безвольной руки и поднес к уху.