Лорен Оливер - Пандемониум

Место, где я отлеживалась, находится под землей. Мне следовало бы догадаться — там нет окон, сыро, а лестница ведет наверх и резко обрывается. Здесь должен стоять дом, какое-нибудь строение, но вместо этого я вижу заросшую зеленой травой поляну с обугленными досками и большими обломками камней.

Я не готова ощущать кожей солнечное тепло, не готова вдыхать запах зелени и зарождающейся жизни. Вокруг поляны высоченные деревья, листья по краю прихватила желтизна, как будто их тихонько подпаливают, а земля словно одеяло из лоскутов тени и света. На секунду во мне просыпается какое-то старое глубокое чувство, я готова упасть на землю и заплакать или поднять руки к небу и кружиться на траве. После стольких дней под землей я хочу впитать в себя все, что меня окружает, — весь этот свет и воздух.

— Здесь была церковь, — объясняет Сара и показывает мне за спину, на потрескавшиеся камни и почерневшие от огня бревна, — Но подвал после бомбежки остался. В Дикой местности полно таких подземных укрытий, бомбы до них не добрались. Ты еще увидишь.

— Церковь? — переспрашиваю я.

Странно, В Портленде наши церкви построены из металла и стекла, у них белые оштукатуренные стены. Это места обеззараживания, в них с помощью микроскопов и центрифуг прославляется и демонстрируется чудо жизни, божественная наука.

— Старая церковь, — говорит Сара. — Здесь таких много. В западной стороне Рочестера даже осталась одна целая. Я тебе когда-нибудь покажу, если хочешь, — Потом она хватает меня за край футболки и тащит за собой, — Идем. Тут есть еще что посмотреть.

В Дикой местности я была один-единственный раз вместе с Алексом. Он перевел меня через границу, чтобы показать место, которое считал своим домом. То поселение, как и это, было на большой поляне, там тоже когда-то жили люди. Но здесь гораздо просторнее, повсюду полуразрушенные каменные арки и стены, а в одном месте — цементная лестница спиралью поднимается на несколько ступенек вверх и обрывается в пустоте. На последней ступеньке птицы свили себе гнезда.

Мы медленно идем по поляне, сырая трава местами доходит до колена. Мне тяжело дышать. Это мир руин, царство абсурда. Двери ведут в никуда; на пятачке бледно-зеленой травы стоит ржавый грузовик без колес, а сквозь его кузов прорастает дерево; повсюду куски оплавленного, искореженного металла.

Сара идет рядом, теперь, когда мы оказались на поверхности, она чуть не подпрыгивает от радостного возбуждения и с легкостью лавирует между блестящими кусками железа и острыми камнями в траве. А мне продвижение дается нелегко, я вынуждена постоянно смотреть под ноги.

— Когда-то здесь был город, — сообщает Сара, — А это, наверное, была главная улица. Тут еще очень много молодых деревьев, а вот от домов почти ничего не осталось. Так можно узнать, где был дом. Дерево, ясное дело, горит лучше, — Сара переходит на шепот и округляет глаза. — Знаешь, это ведь не бомбы все так разрушили. Это все пожары, которые начались после бомбежек.

У меня получается кивнуть головой в ответ.

Сара показывает на еще одну большую поляну прямоугольной формы:

— А здесь была школа.

Голые деревья по периметру поляны посерели от пепла и похожи на худые, скрюченные, как веретено, призраки.

— Здесь были разбросаны железные шкафчики с открытыми дверцами. В некоторых еще оставалась одежда и всякие там мелочи.

На секунду у Сары становится такое лицо, будто она в чем-то виновата. И тут я понимаю, что одежда в той комнате, штаны и футболка, которые сейчас на мне, не появились из ниоткуда, все эти вещи были найдены в разбомбленных поселениях.

— Подожди секунду, — прошу я.

Я совсем запыхалась, и некоторое время мы стоим напротив старой школы, чтобы я могла собраться с силами. Мы стоим на открытом участке, приятно пригревает солнце, над головой щебечут и стремительно пролетают птицы. Я слышу, как где-то вдалеке перекрикиваются и смеются люди — это «заразные» идут через лес. Золотисто-зеленые листья опадают с деревьев и плавно кружат в воздухе.

На верхней ступеньке лестницы — наверное, тут было школьное крыльцо — сидит белка и быстро-быстро обрабатывает орех, который крепко держит в передних лапках. Крыльцо уже наполовину ушло в мягкую землю и все заросло полевыми цветами. Я думаю о том, как много ног ступало на то место, где сидит белка, думаю о маленьких детских руках, которые открывали замки на своих шкафчиках, представляю громкие голоса школьников, как они когда-то здесь бегали. Я пытаюсь представить, что здесь было во время бомбежек — паника, крики, огонь.