Стэйси Кейд - Призрак и гот

— Не позволяй ей говорить с тобой в таком тоне, — посоветовал поверх моего плеча дед Брю.

Я поймал себя на том, что качаю ему головой, и заставил себя остановиться.

— Конечно, нет, — сказал я Джуни, ошеломленный ее неожиданной яростью. — Просто…

— …Ты согласна с этим, Трэвис? — спросила миссис Педерсон, стоя впереди нашего прохода и прожигая нас взглядом.

— Да, — угрюмо ответила Джуни.

— Что, да? — насмешливо переспросила миссис Педерсон.

— Пьеса «Ромео и Джульетта» была написана как трагедия, а не как любовный роман, как думает большинство людей. — Джуни обладала поразительной способностью повторять как попугай то, что услышала, даже если ее внимание было занято чем-то другим. Мне жилось бы намного легче, если бы и я имел такой талант.

Несколько ребят тихо засмеялись.

Миссис Педерсон сжала губы и крутанула в воздухе пальцем. У большинства из нас этот ее жест ассоциировался с саркастическим: «Подумаешь!». Только сейчас он означал: «Развернись».

В любое другое время Джуни бы закатила глаза и мы бы посмеялись над этим, но сегодня она лишь раздраженно отвернулась от меня.

Подождав, пока миссис Педерсон не продолжит урок и не станет смотреть в другую часть класса, я шепотом позвал:

— Джун.

Она никак не отреагировала, подтянув свой рюкзак на колени.

— Ну ладно тебе… — умоляюще протянул я.

Нагнув голову, она копошилась в рюкзаке, делая вид, что меня для нее не существует.

— Она не будет говорить с тобой, а я буду, — предложил дед Брю.

Ну, здорово. Судя по тому, какие у меня отношения с еще не потерянными друзьями (я говорю о Джуни), может мне и стоит принять его предложение.

До того, как Джуни претерпела метаморфозу и стала несносной девчонкой, одевающейся во все черное, она была чудачкой с торчащими во все стороны волосами, как будто встав утром с постели забыла причесаться, носила не сочетающуюся по стилю и цвету одежду и не принимала душ после урока физкультуры. У нее есть две сестры, одна — врач, другая — студентка какого-то снобистского женского колледжа на Восточном Побережье. Обе идеальны и все делают так, как надо. Джуни же никогда не оправдывала семейных ожиданий, о чем ее отец — ультраконсервативный пастор баптист — ясно давал понять.

В то время, когда она была другой, я был почти такой же, как сейчас: псих, при людях бормочущий себе что-то под нос или падающий на пол в жутком припадке. Но потом, в конце девятого класса, когда мой отец… сделал то, что сделал, все стало хуже… во всех мыслимых отношениях.

Сначала мы с Джуни ели вместе, ходили вместе на уроки и делали совместные проекты. Для нас это значило, что мы не одиноки. Потом мы стали друзьями. У нас с ней не так много общего, но это не мешало нашей дружбе. Во всяком случае, некоторое время назад.

Это изменилось после приезда Лили. Лили Тернер до этого жила в небольшом городке где-то в Южной Индиане. Когда она училась в десятом классе, ее мама получила работу начальника цеха на промышленном предприятии, и они переехали сюда.

Джуни наткнулась на потерянную и готовую разреветься Лили в кафетерии и отважилась поприветствовать ее.

Позже Лили рассказала нам, что в ее бывшей школе училось всего около ста человек. У нее был жуткий акцент и стремная одежда. Она одевалась так, словно в церковь собралась: в длинную узорчатую юбку и блузку с воротником стойкой или закрытую кофту.

Верящие в бога ребята не принимали ее в свой клуб из-за того, что с ней общалась Джуни, которую из-за стиля одежды считали сатанисткой. Заучки злились на нее из-за того, что она достаточно умна, чтобы подвинуть их в табеле успеваемости класса. Она не играла ни на каком инструменте и не пылала страстью ни к математике, ни к каким-либо наукам. Элита даже не подозревала о ее существовании. Короче говоря, она нигде не пришлась ко двору. Поэтому Джуни впустила ее в наш маленький круг.

В Лили было что-то такое, отчего все — особенно Джуни — оживлялись. Она была непредсказуема и приятно честна. Ее восхищал наш молчаливый протест против большинства, но не думаю, что она понимала, что этот протест был результатом не выбора, а отверженности. Прежде ей доводилось видеть людей с пирсингом на губе только по телевизору. Ее запросто можно было рассмешить, и она часто краснела.

Не прошло и пары недель, как она уже открыла нам свой маленький «грязный секрет» — она помешана на мыльных операх и драмах, разворачивающихся вокруг знаменитостей. Больше всего она любила читать журнал «People» — конечно же, когда ее за этим занятием никто не мог поймать. Так как раньше Лили училась в маленькой школе и знала в ней практически всех учеников, то впервые столкнулась с царящей в нашей школе витиеватой и сложной иерархией. Для нее наша элита — учащиеся «первого яруса» были все равно что кинозвезды, которых можно коснуться рукой. Она питала к ним слабость и с таким рвением следила за всеми их приездами и отъездами, разрывами и возобновлениями отношений, что нас с Джуни это раздражало.