Не знаю, белел ли я от злости или же краснел от стыда, однако это взбудоражило голод. Я чувствовал, слышал и видел кровь, окружающую меня и манящую, как сыр, мышей. Тем не менее, сыр был в мышеловке.
Настал критический момент.
Я опустил голову, закусил нижнюю губу клыком, но тут же сообразив, что мой клык явно не человеческий, убрал его.
Только я открыл рот, Элспет перебила меня:
— Папа, это очень не учтиво с твоей стороны, допрашивать человека и вытягивать из него то о чём он не хочет говорить. Мы ведь в Англии, а не в Америке. Не путай бескультурие с устоявшимися традициями.
Как же в этот момент я был благодарен Элспет, она позволила мне остаться Гарольдом.
Бэнжамин улыбнулся и замолчал, но моя злоба на столько разрослась, что мне хотелось разорвать этого лживого…
Лживого…
Злоба разорвалась ядом внутри меня, и голод возрождался из пепла.
Элспет перехватила эстафету:
— Почему-то до сих пор не могу свыкнуться с приездом в туманную Англию и её пусть прекрасной, но холодной красотой, я ведь выросла здесь. А меня всё угнетаети приводит в уныние, какая-то неизвестная усталость и скука… задумчиво говорила она, внимательно разглядывая меня и опять заглядывая внутрь.
— Прошёл день с момента вашего приезда, дорогая, ты ещё не оклемалась с дороги. Однако я удивлён твоей затворнической жизни, сколько я тебя помню, куда бы ты ни уезжала, после приезды в первый же день гуляла в саду со своими мыслями и мечтами — задыхаясь, говорил герцог, пытаясь, сказать всё быстрее, может, просто хотел заткнуть невежество своего брата.
— Да, дядюшка, вы правы, но я не могу понять причину… Может, мне просто наскучила гулять одной.
В разговор вступил я:
— Длительныё английские вечера хороши для влюблённых… им ночью не так холодно, тем более что зима в этом году выдалась холоднее обычного.
И пока я говорил этот небольшой монолог, я не спускал глаз с Элспет, на что она отвечала тем же.
Но тут в кухне что-то загремело, словно, свалился поднос с посудой, мы все вздрогнули и оглянулись в сторону двери. И на лице каждого зависло удивление. Через несколько секунд в столовую ворвался дворецкий с горящими глазами, бледным и явно чем-то испуганным, лицом.
Он, шатаясь, брёл к нам и говорил:
— Хозяин… случилось…
Задыхаясь, он начал хвататься за грудь.
— Боже всемилостевый, Эдгар, сядте и успокойтесь — дрожащим голосом говорил Бэском, а Холлидей подставил свой стул дворецкому, что бы тот на него сел, а не упал замертво от сердечного приступа. Ему даже свой стакан с водой подала Элспет.
Немного отпив и отдышавшись, Эдгар начал говорить более уравновешенным тоном, однако во мне разыгрался шторм паники, точно, я знал, что хотел нам сообщить дворецкий:
— Милорд, случилось нечто ужасное… о, Господь… я этого не могу произнести вслух…
Лица присутствующих посерели, а бледное лицо Элспет засияло нездоровым румянцем и в глазах будто бы два хрусталика.
Мой страх разыгрался не на шутку, все приготовились.
— Половинавашихгостеймертва… — выдохнул Эдгар.
— Что-о-о-о… — хором спросиле все, кроме меня.
Мне пришлось опустить глаза, что бы никому ни удалось прочитать в них явное признание, поскольку я был единственным, кто понимал, о чём говорит дворцкий.
— Многие… многие гости найдены мёртвыми в своих каретах… о, Боже… они были совсем мёртвые…
И этот мужчина даже не понимал, что говорит глупости. «Совсем мёртвые»!? Какой вздор!!! Но Эдгар был напуган, и его несложно понять…
Он закатил глаза и запракинул голову назад, тяжело дыша. Элспет села на стул и прижала к губам салфетку, наверно, инсцинировав сценку «мне дурно». Но глаза светились очевидным торжеством, зрачки метались, а руки дрожали. Я также трёсся и теперь мой голод рвался наружу, как бешаный зверь.
Я схватил руку Элспет, сжав так сильно, что у неё костяшки затрещали. Однако ни стона, ни полу-стона не вырвалось из груди девушки, а лишь вздох, томный и сладкий. Она закатила глаза и приоткрыла рот, словно, я и не боль ей причинял, а ласкал это извивающееся от нежности тело. Хотя если боль сродне ласке для Элспет, то почему бы и не получать от этого удовольствие. Она же в свою очередь жаждала и любила страдание тела…
Я видел, что она скрывала свои чёрные, похотливые желания, но скрывала плохо, потому что я этого не хотел и продолжал делать ей больно. Пальцы её побелели и напряглись.
И как же я радовался тому, что под носом у Бэнжамина я заставлял корчиться его дочь в исступлении. Он не видел ничего, кроме Эдгара, которого продолжал допрашивать о том, кто мёртв ещё…
Читать дальше