Я-злой и сильный (СИ)

Кэпу краска бросилась в лицо. Ему стало заранее стыдно за то, что он простит ей это страшное «обрубки», если только она – про него… если они с ней… он и она… Но прощать никого не пришлось. Иришка с ленцой протянула:

- Тот - вчерашний, в красном «адидасе»? Так у него кардиостимулятор стоит. Еще сдохнет на тебе в самый важный момент… В пень такое «счастье»!

Раиного ответа Кэп уже не слышал. Он рывком сел на кушетке, сдирая с себя мерзкие провода. Аппарат заверещал. Подскочила озабоченная Иришка:

- Что случилось, больной?!

- Я – не больной! И – не обрубок! – задыхался от ярости Кэп. – Пропусти! – он перекинул свое тело в коляску и, оттолкнув медсестру, поехал к дверям.

- Что вы хулиганите!? Я доктору пожалуюсь! – растерянно шумнула она вслед.

Бутылку вина он выпил из горла. Купил два литра «белой». Из следующей недели помнился ворчащий сосед по комнате, пустая столовая, куда он с перепоя зарулил сильно после ужина, и где сердобольная тетка-раздатчица кормила его кашей. Потом – кабинет главврача, орущего про «правила – одни для всех!» Еще через день двое охранников выселяли его из комнаты, вручив санаторную карту с размашистой записью «выписан досрочно за нарушение режима».

Дома Кэп остановиться не сумел: запил. Деньги кончились быстро. Кое-что он занял у соседей. Два дня валандался у гастронома с местными «синяками». А вчера в первый раз протянул руку «Христа ради». Он знал, что – стыдно. Что – нельзя. Но «обрубку» оставаться один на один с горькой трезвой правдой было не под силу.

* * *

Благодетель вынырнул из магазина, держа поллитру, банку соленых кабачков и узкий батон колбасы:

- Так - нормально?

Кэп взглядом облизнул бутылку и сглотнул.

- Да. Идем ко мне, тут – рядом.

Пить у магазина было глупо: распечатать не успеешь, как подтянутся «друзья» и в пять минут выкачают всю бутылку «за твое здоровье». Вот почему Кэп нетерпеливо, приглашающе потянул незнакомца за локоть. Тот кивнул, и Кэп, перебирая руками обода коляски, покатил к повороту.

Дома был бедлам. Пакеты с мусором, бутылки, неразобранные с санатория сумки - грудой у порога.

- Входи. Разуваться не надо.

Кэп перебрался на офисный стул на колесиках, на котором, толкаясь руками от стен, передвигался по квартире. На кухне сгреб в раковину тарелки и огрызки, долго тер стол полотенцем.

- Рюмки подай! – кивнул гостю на верхнюю полку, где стояла «парадная» посуда и куда он без посторонней помощи не мог добраться.

Незнакомец достал хрустальные стопки. Кэп, подцепляя ножом акцизную марку, украдкой рассматривал гостя. Тот оказался молодым: не мужик, а – парень, моложе Кэпа. Отдающие в медь волосы, загорелое лицо. Может, приезжий? Негде ночевать, вот и подрулил к первому встречному... Впрочем, сейчас всё было неважно: узкое горло бутылки склонилось над хрусталем.

- За знакомство! – Кэп чокнулся с гостем и опрокинул в себя стопку.

- Ты меня совсем не помнишь? – парень закусил губу.

- Не, - честно помотал головой Кэп. – А кто ты?

- Я на Дне Десантника стоял с плакатом…

Кэп даже тогда врубился не сразу - так «горели трубы». Разлил по второй:

- Ну, тогда - за встречу!

Гость выпил. Кэп закусил кабачком. Кислый сок потек по его подбородку, а целительная, греющая волна «хлебной» - «по жилам».

- Хорошшшо! – крякнул он. – А!.. Ты пидор, что ли? Ты ж рыжий был, как апельсин?!

- Я спецОм тогда красился перед пикетом… для куража.

- Псих - психом! – поставил диагноз Кэп, нарезая колбасу толстыми кругами. – А с рукой - что? Осколочное? …Откуда?

- По контракту ездил на югА, - гость потянулся к бутылке: - Ладно, давай еще по одной, да я пойду.

- А приходил зачем? – наконец заинтересовался Кэп. – Похвастаться, что – воевал?

- Ну, можно сказать – да, - кивнул гость. – Ты меня изувечить хотел, тебе - не дали. А пуля-дура за тебя доделала…

- Пуля, блин! – зло рубанул Кэп. – С тобой еще по-божески!

- …Прости! – смутился гость. – Я не к тому, что мы теперь – ровня.

- У магазина-то что делал? Рядом живешь? – миролюбиво спросил Кэп, вгрызаясь в бутерброд и медля с очередным тостом.

- Нет. Я… тебя искал. Я еще вчера тебя видел…

Кэп поморщился: вчерашнее было позором и болью. Задыхаясь от безысходности, вчера он, для жалобности оголяя культи, побирался у гастронома.

- И – что? – он вызывающе повысил голос. – Будешь меня, безногого, жизни учить? - потом обреченно махнул рукой и, не наливая гостю, выпил без тоста.

- Я люблю тебя! – вдруг выдохнул рыжий.