Роузи Кукла: Кадеточка

А я и не ломался. Стоял на своем! Уперся и все! Поэтому со мной так долго возились. А еще потому, что все время был на виду. С самого первого курса. Так и шел. На втором, старшина второй статьи, на третьем, первой и старшина класса, а на четвертом, глав старшина и командир взвода. Считай, класса.

И учился хорошо и служил без замечаний. Но все время смотрел и видел то, что меня коробило и отталкивало. Видел всю систему так, какой она была. Лживой и не справедливой. Много само бахвальства и зазнайства. Выдвигались почти везде только те, кто все, что нужное говорил и умел, как следует и около начальства. А я, нет. Просто все четко и по справедливости. Сам не давал повода и во всем был пример. Видно такой им тоже был нужен для сохранения этого антуража. Для этой самой системы.

Вот такой она и была, но на мне она споткнулась! Со мной и так и эдак, а я никак. Можно уверенно сказать, что зубы той системы об меня обломились. Так и не поддался я. В сердцах на меня господин адмирал наорал и обессилил. Обессилил и плюнул на упрямца и вот я вылетел! Только, зачем же эти формулировки такие? По низким моральным качествам!

И как вылетел, так следом, полетели подружки. Сначала присох Ручеек. Это девушка грудастая, с красивыми, голубыми глазами. Следом еще и еще. Все отворачивались и не признавали.

А до этого Ручеек растекалась в желании. Я ее не любил так, как делал бы на моем месте настоящий мужчина. Я ее боготворил! И она мне во всем подпевала. Вот и вспомнил сейчас. Так, что сейчас расскажу о предательстве первом.

— Ой! Ой! Не надо! — А потом, через секунду. — Еще, еще! Ой! Ой!

Ее грудь так хороша и свежа, что я все никак не могу успокоиться. Да она и сама, такова, что только бы ее иметь, но я! Я ведь тогда был не таков. Зря так обо мне? Приписали мне какие–то низкие моральные качества? Какие? Ведь тогда все это было не ко мне. Наоборот! Только за год до того, наоборот, награждали медалями, одна, две. И все мне и при этом… за высокие морально–политические качества!

Но я не о том, а о ней, которая вся была так изумительно хороша и привлекательна, как никогда! И фигуриста и просто изумительна, хороша на лицо и прекрасна с такой ее волнительной грудью. Я впервые столкнулся с такой, и тогда, немея от радости, все ее мял осторожно своей рукой, а потом целовал и целовал. А она с благодарностью мне.

— Ой, еще и еще!

И я старался. Нет скорее не для себя, для нее. Она никак не хотела того, чтобы и мне было так. Поначалу, поцелуи. Целовать ее тоже было сказочное удовольствие. Есть среди женщин такие, особенные целовальщицы. И видимо, это связано у них с большой грудью женщины. Видимо, как–то губы и большая грудь у таких, особым образом объединяются в голове во время поцелуя. Особенно, когда ее целуешь и трогаешь у нее ее большую и нежную грудь. Так вот, она была из таких. Она призналась потом, что и сама не знала о себе и даже не представляла. А так, как процесс целования он ведь на двоих, то я очень скоро почувствовал, что мне и тут повезло. Она целовалась, сначала робко, неумело, по–детски и застенчиво. Но потом все настойчивее и вот уже я почувствовал сквозь ее поцелуй, желание. Желание женщины! Первое, сексуальное! Это не передаваемо, но оно различимо всегда, когда любишь. А вот, когда поцелуем пользуются для подступа к дальнейшему действию, по назначению женщины, тогда этого не почувствовать и не понять. Нет его, этого поцелуя с несостоявшимся желанием женщины. Просто есть, либо сам поцелуй, либо желание. А вот так, что бы только в поцелуи почувствовать выражение ее любопытного ожидания, страстного желания женщины? Это, знаете надо почувствовать, этого не передать словами. Это оттого, что она не собиралась себя отдавать мне, как женщина. И что самое интересное, так это то, что и она это все прочувствовала! В ней это желание, помимо ее воли, оно на меня передавалось в поцелуи. Не собираясь становиться со мной женщиной, она передавала мне это свое желание быть, ощущать, иметь, в своем поцелуе.

— Только разрешаю целовать! — И все. — А остальное потом.

— Когда?

— А потом! Потом!

И опять целоваться. Я уводил ее в парк и куда–то тянул в кусты. Она покорно шла и в тех кустах, обвивала руками, прижималась, а потом отодвигалась так, чтобы ее оголенная грудь обвисала, и я мог ее мять, целовать, чередую с поцелуями губ. А потом она отваливалась от меня, и я тянулся за ее губами и опять натыкался на ее грудь и так снова. Целовал и целовал.