Татьяна Богатырева - Любой каприз за вашу душу. Нью-Йорк

Неделя пролетела, как не бывало. Кей вкалывал как проклятый, я тоже – Дед Лайн грозился бейсбольной битой и неустойкой, если не сдам роман вовремя. Однако каждый вечер у нас находилось время (и силы, что важнее) друг для друга. Заодно я оценила честность Кея в самом начале: с его графиком работы сложно выкроить время хотя бы на одно безумство в месяц, а изображать героя любовного романа можно разве что во сне. Впрочем, со мной была примерно та же история, так что бешеная рабочая неделя нас даже сблизила.

До меня внезапно дошло, что с Кеем не нужно прикидываться кем-то другим, его устраиваю я такая, какая есть: по самые ушки в романе, без претензий на выходы в свет и ежевечерних полосканий мозга «интересом к его работе». Не то что мне было совсем не любопытно, но я рассудила, что если Кей захочет поделиться или просто выговориться, я всегда его выслушаю, а если нет – то не буду парить ему мозги. Так что иногда он кратко и емко высказывался о ком-то из партнеров или подчиненных, я кивала с умным видом, подпускала шпильку-другую… и на этом все заканчивалось. Зато ему нравилось, когда я рассказываю какую-нибудь ерунду из своей книги. Я садилась на диван, он ложился, устроив голову у меня на коленях, чтобы удобнее было чесать и гладить, и наполовину дремал. Честно, я была уверена, что он вообще пропускает мимо ушей ту галиматью, что я несу, а улыбается в нужных местах инстинктивно, следуя интонации. Ну и ладно, меня это тоже устраивало. Эти тихие, почти семейные вечера, нежный секс перед сном или по утрам (вполне заменяющий утреннюю физзарядку), маленькие подарки, обеды вдвоем…

«Не соблаговолит ли великий писатель оказать честь скромному меценату и разделить с ним обед сегодня, в пятнадцать часов? Буду ждать в «Гудвине»…»

И букет голубых ирисов, перевязанный очаровательным серебряным браслетом в эльфийском стиле.

Милый, чудесный Кей! Конечно же, великий писатель оторвался от компа, принял холодный душ и закапал в глаза нечто, поданное Керри, для избавления от красноты и отека, надел льняной сарафанчик и отправился в ресторан, к скромному меценату. Великим писателям тоже надо иногда обедать, даже если над головой висит дедлайн.

В этой идиллии я почти позабыла о Бонни. То есть я писала о нем, думала о нем, расспрашивала Кея о нем – но так, словно такого человека нет в реальности. В моей реальности. Это странное чувство: я почти была им, когда писала, я жила его жизнью, ощущала его гениальное безумие собственными нервами – но в то же время не могла и не хотела видеть его или говорить с ним. Мне казалось, что любая встреча сейчас нарушит хрупкую оболочку моей маленькой вселенной, и весь тот шквал эмоций, который должен попасть в роман, выплеснется вовне, снесет меня, разметает и оставит опустошенной над неоконченной книгой.

Наверное, я тоже немножко сумасшедшая.

Я так и сказала Кею, когда он в пятницу за ужином спросил, знаю ли я, что завтра труппа приезжает в Нью-Йорк, а в понедельник начинаются репетиции в здании театра. Оркестр, декорации, костюмы, пиар, полный дурдом.

– Знаю, но не пойду. Сначала я закончу книгу, Кей.

О том, что я поставила номер Бонни в черный список и не ответила ни на один звонок и ни на одну смску с просьбой о разговоре, я промолчала. Наверняка Кей и сам знает, с его-то параноидальной системой безопасности.

– Ладно. Кстати, мы можем завтра немного проветриться. Великому писателю тоже нужен выходной. Как насчет обеда на яхте и небольшой прогулки?

– Яхта? О… – мне безумно захотелось и обед на яхте, и прогулку, и все остальное тоже. Но дедлайн, будь он неладен! Завтра мне кровь из носа надо написать хотя бы половину главы!

– Ноут можешь взять с собой. Думаю, часа за два ты сделаешь свой обязательный минимум.

В его улыбке было такое понимание, что мне захотелось его стукнуть ложкой. Или сделать еще что-нибудь крайне неприличное и неподобающее леди. Но так как на серьезную неприличность сил не было от слова совсем (десять часов за ноутом, перед глазами двоится, спину ломит и вообще все какое-то не совсем реальное), я всего лишь показала ему язык и обозвала Никелем Все-Умрут-На-Работе.

Он так же устало посмеялся, пообещал отомстить завтра… и мы, добредя до спальни, упали на кровать и уснули, наверное, не успев коснуться головами подушек.

Идиллия двух трудоголиков, мать иха.

Где-то в Восточной Европе, девять лет назад