Римма Харламова - Моя смешная жизнь. Записные книжки и разные разности

Это я к тому, что вода дырочку найдет, не погубит человека трудное детство, было бы стремление, ну и ум, конечно.

Интересуюсь на уроке истории, как это Александр Македонский грек, когда Македония в Югославии? Мне объясняют: у Александра была Древняя Македония, а в Югославии – просто Македония, и там живут потомки не древних греков, а древних славян. Ну ладно. Прошло страшно много лет, уже и Югославии никакой нет, а зато Греция нынче судится с Македонией из-за названия, и вообще Александр, оказывается, не совсем даже грек… Так я права была, что ли, в своем недоумении?

Верчусь перед зеркалом. Мама сдержанно замечает: «Теперь ты видишь, что ДОЛЖНА ОЧЕНЬ ХОРОШО УЧИТЬСЯ?»

Только однажды в детстве (и в жизни) я сделала карьеру: в пионерском лагере меня назначили командиром отряда. Увы, недолго я продержалась на высоком посту – минут пятнадцать, с момента моего назначения на утренней линейке и до торжественного входа нашего отряда в столовую на завтрак. В ту пору пионеры всюду ходили, дружно голося строевую песню типа «К нам в отряд, к нам в отряд приходит лучший друг ребят, вожатый наш, он токарь ма-ла-дой!» или речовку типа «Раз-два, Ленин с нами, три-четыре, Ленин жив, выше ленинское знамя, пионерский коллектив! Будь готов – всегда готов! Будь здоров – всегда здоров! Бодрые, веселые, всегда мы тут как тут, пионеры-ленинцы, ленинцы идут! Да здравствует наука, да здравствует прогресс и мирная политика ЦК КПСС!» А тут по моей командирской инициативе мы лихо промаршировали по лагерю, громко распевая песню из свежего кинофильма «Человек-амфибия»: «Нам бы, нам бы, нам бы, нам бы всем на дно! Там бы, там бы, там бы, там бы пить вино! Там, под океаном, трезвый или пьяный, не видно все равно!..» Шли замечательным строем, да и пели классно. Но мне это не помогло.

Дед мой, папин папа, был весьма привлекателен: правильные черты лица, серо-голубые глаза, пенсне (перешел на очки только в старости), мускулы железные (зарядку делал с эспандером на ПЯТЬ ПРУЖИН); говорил при всем том с ужасающим идишистским акцентом. Не представляю, как это он в юности служил в Первой конной у Буденного, махал шашкой и кричал: «Уг-г-га!» Там он и с бабушкой, девятнадцатилетней революционной фельдшерицей, познакомился; а деду только исполнилось восемнадцать. Буденный даже был посаженым отцом на их «красной свадьбе». Мой папа родился морозной зимой двадцать первого года, когда бабушкин госпитальный бронепоезд остановился в городе Гомеле. На восьмую ночь молодой мой дед на телеге тайно привез раввина сделать папе обрезание. Революция революцией… По убеждениям дед, кстати, так и остался бундовцем и троцкистом; Троцкого всю жизнь ласково называл «Лев Давидович». Бабушка умерла гораздо раньше деда, он еще лет 25, наверное, вдовел. Но недаром говорят: «Если умирает муж – остается вдова, а если умирает жена – остается жених»; дед эту свою последнюю четверть века жил прямо как моряк – в каждом порту по девушке. Его отношение к своим необременительным романам ясно показывает записная книжка с адресами и телефонами. Он остановился у нас в Москве по дороге из Минска в Ленинград, где жила очередная его девушка (понятное дело, тоже бабушка). И вдруг сломал руку, попал в больницу. Мама стала искать в этой его книжечке телефон девушки: надо же ее предупредить, что дед не приедет. Ищет по страничкам первую букву ее имени – нет, первую букву фамилии – нет, букву Л – Ленинград – тоже нет; стала читать все подряд и нашла аж на букву «Р» – в разделе «РАЗНОЕ» (!) Между прочим, рука срослась криво; врач говорит деду: «Да ладно, не ломать же…» – а дед ему возмущенно: «Нет уж, ломайте, как же я девушек буду кривой рукой обнимать!»

Уже будучи студенткой учу в присутствии деда стихотворение Павла Васильева «К Наталье»: «…чтобы твое яростное тело с ядрами грудей позолотело, так, чтоб наглядеться я не мог». Дед возмущается: «Какая ггубая эготика!»

Бабушка, папина мама, в Гражданскую войну была фельдшерицей у Буденного, а в Отечественную стала фронтовым хирургом. В первые месяцы войны мой папа попал в окружение, от него долго не было вестей. Бабушка по 16—17 часов подряд оперировала, а в редкую минуту тишины шла в лесок, обнимала дерево, прижималась лицом к коре (чтобы никто не слышал) и молила Бога, чтобы он спас ее сына. И папа вернулся! Они вышли из окружения с оружием, документами и знаменем, так что СМЕРШ ни к чему не мог придраться; правда, весил папа после скитаний 36 кг. И вот я – вся такая дура-пионерка-атеистка – ехидно спрашиваю бабушку: «А если бы папа не вернулся, ты бы продолжала верить в Бога?» Бабушка тихо отвечает: «Тогда ты бы не родилась на свет и некому было бы задавать идиотские вопросы» – и все гладит сухой жесткой ладошкой мою глупую, бедную мою голову…