Илья Асриев - Спящий всадник

дежавю это лицо являлось мне не полностью, а только той своей частью, которая могла быть подана особенно выгодно в существующем освещении. Конечно, принимая на себя ответственность за сведение всех этих упомянутых лиц в одно, я прекрасно понимал недостаточную обоснованность своих предположений, и лицо преследуемой дамы могло оказаться совсем другим, совершенно непохожим на лицо натурщицы, или вообще никогда мне не открыться – это обычное дело для навязчивых галлюцинаций, имеющих скверную привычку прятать свои истинные черты. Я так и не смог бы приступить к подробному описанию этого лица, если бы не предусмотрительность человека надежды , давшего картине имя. Картина называлась Ансельм и Вероника – простое, ясное название, неглубокое двойное дно которого содержало лишь невинный намёк на дружескую близость художника к моему предку. Будь имя безмятежно лежащей в будуаре женщины не таким обыденным, я, пожалуй, так и не осмелился бы взяться за такое сложное для меня дело, как описание галлюцинации – представляю, как имена Розалина, Сильвия и Серпентина, объединившись в шайку, насильственно лишают меня остатков решимости вывести призрак на чистую воду. Общеизвестно, что имя подобно судьбе, и названное вслух, оно тут же придало моей истории совершенно другое, уже ничем не угрожающее направление – от сложной перспективы изогнутого коридора маячившей впереди лечебницы, украшенной ханжескими кованными витражами, к внятному бытовому положению неудачливого воздыхателя, способного многое порассказать о лице своей пассии, будь он даже разбужен посередине самого изысканного эротического сна. Не имея большого опыта в описании человеческих лиц, я прибегну к тут же изобретённому мной способу – вначале последует впечатление, затем попытка его обосновать с привлечением отдельных элементов исследуемого лица, которые теперь, благодаря тщательной кисти человека надежды , всегда находятся у меня под рукой. Под впечатлением я имею в виду не что-то безотчётное, что трудно бывает внятно объяснить даже при дружеских расспросах, а именно предполагаемую пользу, с которой можно было бы употреблять это лицо для извлечения давно застрявших в моей голове заноз – и все они, разумеется, были далеки от обыкновенной порнографии. Лицо натурщицы на первый, совсем беглый взгляд, было слегка скучным, т.е. не содержало никакой видимой тайны, без которой немыслима общепринятая эротика. Даже будь я озабочен гигиеническими вопросами накопившегося полового напряжения, в силу воздержания или особенного питания накануне, я прошёл бы мимо такого лица без всякого азарта – оно не сулило скорого избавления от избытков страсти. Слишком высокий лоб не оставлял надежд на молниеносное удовлетворение, и даже совершенно неопытный ухажёр немедленно сообразил бы, что без длинных разговоров в этом случае не обойтись. Кроме того, в уголках губ притаилась разоблачительная усмешка, заранее приготовленная для такого торопыги – предупредительный сигнал опасности, таящейся в тяжёлых последствиях насмешек такого рода. Я искал бы другое лицо, обладательница которого обошлась бы мне не так дорого – я имею в виду не ту пошлую цену, которую не принято обсуждать вслух, а возможные психологические издержки, истинную стоимость которых узнаёшь только тогда, когда окончательный счёт уже оплачен. Я легко могу представить себе, как напряж ённый в половом отношении искатель приключений предпринимает торопливую атаку на это лицо – заученные комплименты, бегающий вверх и вниз взгляд начинающего попрошайки, предательская вчерашняя пыль на простоватых башмаках, и неудобный грушеобразный ключ от гостиничной комнаты, подпрыгивающий от нетерпения в оттопыренном пиджачном кармане. С первого взгляда мне видна вся бесполезность его усилий, и дело тут даже не в том, что приглашение посетить гостиницу осталось бы без ответа – даже после такого невероятного посещения счастливцу не удалось бы избавиться от этого своего напряжения, и, скорее всего, оно усилилось бы примерно втрое, подогреваемое отсутствием малейших признаков поощрения, бедностью обстановки, шумами за непременно тонкой стеной и прочими натуралистическими неудобствами, никак не совмещающимися в моем воображении с этим слегка насмешливым лицом. Поверьте, после такой победы несчастному победителю просто расхотелось бы жить – немедленный уход под защиту строгого монастырского устава был бы для него наименьшим злом. Две-три такие победы, и вы человек конченый – я имею в виду невероятно тяжёлую пустоту, которая достанется такому победителю в качестве трофея и которую придётся таскать за собой всю жизнь, т.к. камера хранения для такого рода багажа предусмотрительно расположена уже перед самым входом в чистилище. Я решительно забраковал это лицо для употребления в беззаботном эротическом смысле, кроме случаев совсем уже безвыходных, вроде длительных переходов через пустыню, каникулярных вояжей на оторванном от остальной земли куске льда или случайных ночёвок на необитаемых каменистых островах – трудно представить себе недорогую гостиницу, сдающую номера на час и расположенную где-нибудь в таком месте. Всё сказанное вовсе не означает, что лицо натурщицы не содержало никакой эротической привлекательности, но оно было бесполезным для стремительных, почти медицинских целей, с которыми по улицам города бродят тысячи ловцов быстрого счастья. Но в другом случае, во время неспешной послеобеденной прогулки или вечернего путешествия по привычному маршруту, я вполне мог бы заинтересоваться таким лицом – признаться, оно вызывало у меня любопытство. То обстоятельство, что я уже видел Веронику полностью обнажённой, ничуть не мешало мне представлять её в каком-нибудь приличном платье – неудачные ноги скрыты подолом выверенной длины, маленькая грудь свободно порхает в клетке модного высокого лифа, линия бёдер и отличная талия подчеркнуты специальным портняжным приёмом, позволяющим имитировать отсутствующий корсет. Руки одетой Вероники тут же приобретали вполне приличный вид, чему способствовали предполагаемые скромные бусы в тон имеющимся нескромным браслетам, полупрозрачная накидка на плечах и обязательные плавные жесты – всё это придавало этим рукам необходимые признаки её пола. Я уверен, что немедленно захотел бы услышать её голос, и мне пришлось бы проявить какую-то особую ловкость, чтобы вынудить её заговорить – например, я мог бы притвориться безнадёжно хромым любителем оперы, нуждающимся в подсказке самого короткого пути к зданию театра, или подслеповатым путешественником, потерявшим спасительный путеводитель, или отставным ангелом средних лет, мечтающим передать кому-то на хранение свои изрядно подержанные крылья. Не сомневаюсь, что при таком ловком подходе я получил бы ответ, пусть даже короткий и незаинтересованный, но непременно вежливый и спокойный, и в придачу полагался бы также учтивый взгляд – вот тут-то и началось бы настоящее представление, главная прелесть которого была бы в его скоротечности и непрактичности, так как уже в самом начале разговора, едва только приступив к рекламе придуманных по случаю крыльев, я бы уже знал, что через пару коротких мгновений уйду прочь неспешной безразличной походкой, подсмотренной мной у наиболее удачливых кинематографических героев. И всё-таки, уходя, я думал бы о ней с любопытством, имея в виду всякие неизвестные мне мелочи – покрой её белья, вкус её губ, запах её кожи, и те её возгласы, которые мне никогда не суждено бы было услышать, т.е. весь набор тех прекрасных и соблазнительных тайн, которые одним своим существованием иной раз делают моё собственное существование совершенно невыносимым. Но мне ни за что не удалось бы представить себе, как эти тайны падают к моим ногам – такова затейливая природа эротических миражей, немедленно исчезающих от слишком пристального вглядывания в их волнующие глубины, ровно наполовину расположенные в преисподней. То, что я уже знал её имя, ничуть не мешало бы мне насладиться многообещающей неопределённостью ситуации, так как такое знание не может считаться истинным до тех пор, пока имя не будет произнесено вслух её собственными губами – эдакая двусмысленная простыня белого флага, выброшенная из самого чрева подсознания. Я настаиваю, что моё любопытство, направленное на её нижнее бельё, обязательно было бы совершенно невинного свойства, и для удовлетворения такого любопытства не было бы нужды заглядывать под подол – хватило бы незаметного порыва услужливого ветра, или бьющего насквозь бесстыдного солнечного луча, или неожиданного зеркального фокуса, исполненного скромной тротуарной лужей, возомнившей себя моим сообщником. Увы, такого рода любопытство крайне непрочно, и, подобно другим непрочным вещам, способно исчезнуть без следа ещё до того, как для него будет подано первое блюдо – величественный слуга с серебряным подносом обнаружит лишь стыдливые вмятины на стульях гостей, созванных для долгожданного пиршества чувств. Сотни раз я попадал в неприятное положение, как бы внутрь одного и того же обидного скетча, который разыгрывали меж собой моё собственное воображение, букет вездесущих гормонов и искусство тех портных, что консультируют фабрики по массовому производству модного платья – женское тело, проявляющееся наяву по мере исчезновения одежды, теряло свою волшебную привлекательность, и даже приобретало отталкивающие черты, особенно в тех случаях, когда обманутыми оказывались самые смутные требования моего анатомического вкуса, к каковым я отношу трудно измеряемые косые пропорции, два-три не поддающихся описанию изгиба, расположение теней в кое-каких углублениях и прочие малозаметные, но крайне важные для меня вещи. В случае с Вероникой я, пожалуй, не стал бы рисковать, т.е. удовлетворился бы единственным разговором, что позволило бы мне избежать позднейшего разочарования, которое уже сулили сомнительные щиколотки её часто упоминаемых мною ног, и таким малодушным образом сохранить её образ для частного употребления в своих дальнейших целях, которые не могут быть названы тут точно, т.к. бывают крайне переменчивы – от безнадёжных поисков зрительного идеала на зелёной стене спальной комнаты до судорожных вздохов перед самым пробуждением от счастливого, но крайне хлопотливого сна. Уверяю вас, что моё любопытство не переросло бы в ту известную жажду познания , какой частенько оправдываются ухажёры, застигнутые врасплох неудобными вопросами. Я до сих пор полагаю, что женщина, предназначенная к тому, чтобы её познавали любопытствующие, должна быть с виду подобна завлекательной книге, с удобно расположенным оглавлением и неким введением, кратко излагающим всё остальное содержимое – лицо Вероники, посредством своей насмешливой надменности, напоминало мне о существовании особых, штучно изготовленных изданий, изначально запертых вполне надёжно, и отдающих свои сокровища лишь тем счастливцам, какие обладают редким, точно подходящим ключом. Возможно, будь я значительно моложе, я не стал бы задумываться над различиями между завлекательным томом с картинками, расположенным на общедоступной полке в городской читальне, и неким фолиантом, покрывшимся пылью от продолжительной неприкосновенности – но теперь, набравшись кое-какого опыта, я безошибочно определяю степень познаваемости попадающихся предметов, встреченных людей или собственных торопливых мыслей. Но будь я, всё-таки, значительно моложе, то непременно поддался бы соблазну утвердить себя в своих глазах при помощи этого лица, удобного для попыток такого рода – в случае вероятной неудачи практически отсутствовали бы потери для самолюбия, а в случае маловероятного успеха это самолюбие получало бы отличную пищу для своего роста. Пожалуй, я даже немного сожалею о своей вынужденной житейской мудрости, которая не даёт мне даже в мыслях примериться к заведомо сложным предприятиям, заставляющим нас попусту тратить время – то самое время, которое можно с толком употребить на тысячу полезных дел, вроде моих собственных воспоминаний. Но что-то в лице Веронике подсказывало мне, что такое предприятие было бы не совсем уж безнадёжным – в её глазах, несомненно, приплясывали такие чёртики, какие выдают авантюристов всех мастей, и часто встречаются во взглядах опытных лабораторных экспериментаторов. Была ли она настолько опытной, чтобы обратить внимание на ухищрения храброго юноши, или даже неуверенного подростка – мне никогда не удастся этого узнать, но я уверен, что попытаться, всё-таки, стоило. Дважды предположив в исследовательских целях сильное уменьшение моего возраста, т.е. побывав в собственном прошлом, я мог бы совершить и небольшое путешествие в будущее – конечно же, в компании лица Вероники. Сделав небольшую поправку на нереальность такого путешествия, я оставил бы Веронику такой, какой она представлена на картине, а себе самому щедро накинул бы лет двадцать – немолодой, прилично одетый горожанин, уже успевший выгодно продать оставшиеся от матери безделушки и оттого небедный, имеющий кое-какие изыскательские интересы, всё ещё поглядывающий по сторонам в поисках женского лица, на котором мог бы отдохнуть его уставший от разочарований взгляд. Нет никаких сомнений, что в этом предполагаемом случае лицо Вероники немедленно привлекло бы моё внимание – в линии её заметного античного носа, в уверенном подбородке, в глубоко посаженных глазах и родимом пятне на левой щеке было какое-то солидное спокойствие, какая-то точно отмерянная сонная умиротворённость, граничащая с равнодушием к окружающим, т.е. все необходимые аксессуары для предполагаемой спутницы предполагаемого меня самого. Я захотел бы пройтись с ней по бульвару, или отобедать в приличном ресторанчике в глубине городского сада, или открыть для неё дверь шустрого таксомотора после посещения театра, когда мягкая темнота летней ночи сулит ещё множество приятных, но уже необязательных радостей. Возможно, я даже готов был бы приложить некоторые усилия для того, чтобы наше знакомство состоялось, но надо признать, что всё это не имело бы никакого отношения к чувственности – скорее, тут сработал бы вечный соревновательный инстинкт, чутко озирающийся на чужое мнение, на блеск завистливых глаз, на наклон головы опытного метрдотеля, распределяющего лучшие ресторанные столики так, чтобы наиболее значительные пары всегда оказывались на виду. Конечно, я не искал бы выгоды – она сама свалилась бы на меня, как вполне заслуженный приз, и я обязательно запомню это на то будущее, которое когда-нибудь наступит своим чередом. Эти мои самодельные путешествия во времени, в конце концов, оказались очень кстати – я нашёл неожиданное применение для Вероники и в моём настоящем, т.е. мои мысли, зачерпнув немного из пропасти подсознания, обратились к непреложному факту моего одиночества. Воображаемый променад пожилого солидного господина с великолепной Вероникой навёл меня на отличную мысль – такая пара, несомненно, могла быть связана тесными узами, например, узами супружества. Все недостающие элементы, которые я выискивал в лице Вероники, вроде недостаточно насыщенных эротических оттенков, или пригодности для поверхностного флирта, и прочая запоздалая пубертатная чепуха, тут же становились ненужными – очевидно, что из неё вышла бы замечательная жена, и я живо представил себе утренний поцелуй, который я с удовольствием донёс бы до её губ через все тернии ночных приключений. Я согласился бы повторять этот утренний ритуал вечно, т.к. он выглядел чрезвычайно естественно, достаточно картинно и совершенно безобидно – ничто не предвещало его возможного краха. Сила привычки, которую осмеивают пылкие, но простодушные поэты, на самом деле является сложнейшим биологическим механизмом, и подобрать лицо, подходящее для вечности, бывает гораздо хлопотнее, чем для страстного, но короткого мгновения, и лицо Вероники замечательно подходило для такого дела – совершенно независимо от моего предполагаемого возраста, прошедшего с момента знакомства времени или величины свадебного букета, брошенного ею в толпу сколько-то там воображаемых лет тому назад. Подробное исследование придуманного мной утреннего поцелуя выглядит совершенно излишним – достаточно предположить, что имели место и другие поцелуи, скрытые от моего воображения, и в тех, потайных поцелуях было уже всё необходимое для счастливого супружества, и порукой тому были чувственные губы Вероники, её замечательная грудь и широкие бёдра, отлично приспособленные для исполнения супружеских обязанностей. Возможно, в рекламном явлении супружеского ложа была виновна не Вероника, а мои скрытые опасения собственной несостоятельности в других возможных ролях, или моё вечное стремление к полной систематизации любого мимолётного положения – я не буду оспаривать такой возможности, но и не буду настаивать на ней, т.к. в любом случае, супружество с обладательницей такого лица выглядит большой жизненной удачей для любого прохвоста, носящегося со своим непрочным либидо по тёмным закоулкам собственных неудобоваримых снов. Брачная перспектива, вертящаяся у меня в голове некоторое время, стала медленно распухать, занимая собой весь расплывающийся горизонт моего любознательного сознания, затем несколько раз перевернулась таким образом, чтобы я мог рассмотреть её со всех сторон, и, наконец, бурно разрешилась небольшим иллюстрирующим видением – тело Вероники зачало, выносило и представило на мой суд крепенькое дитя, какое из-за скоропалительности галлюцинации и чрезмерной, совершенно выставочной безупречности младенца, я отнёс к той умилительной абстракции, какую принято именовать потомством. То, что потомство могло бы оказаться именно моим, придавало предположению опасный привкус, и я лишь слегка коснулся этой природной шарады, т.к. разгадка была слишком очевидна и довольно заманчива – множество простаков пытались безуспешно решить свои половые проблемы путем деторождения, но вряд ли им это удалось, разве что в одном удачном случае на несколько тысяч неудачных попыток. Коснувшись скользкой акушерской темы, я признал, что Вероника, или натурщица, или обе они вместе прекрасно справились бы с ролью роженицы – широкие бёдра, вместительный живот и крепкий зад выглядели отличной гарантией. Маленькая грудь не играла в этом деле особой роли – выкормить младенца вполне могла бы приходящая кормилица. Отбросив собственную биологическую робость, я признал, что будь я озабочен поисками матери для своего будущего дитя, я обязательно приметил бы Веронику, и даже попытался бы убедить её в разумности своего выбора – например, расточая ей вполне заслуженные комплименты, разбавленные упоминаниями о моих собственных достоинствах, главным образом, вымышленных. Признаться, я не так уж опытен в вопросах потомства, но готов говорить на эту тему часами – обычное дело для неофита, напавшего на золотую жилу общедоступных рассуждений. Я полагаю, что деторождение не более чем один из тупиков безысходного полового лабиринта, в который все мы попадаем помимо своей воли, но моя наивность сродни ловкому исследовательскому приёму, и я намерен носить специально изготовленные для этого случая шоры до самого конца своих жизненных злоключений, какими бы пресноватыми они ни оказались от недостатка известных на любой кухне приправ. Я достаточно хитёр, чтобы сообразить, насколько облегчается существование исследователя, мрачные мысли которого неожиданно заглушаются требовательным младенческим воплем, но я не подамся этому очевидному искушению – я, знаете ли, не слишком сентиментален. Справедливости ради скажу, что мои суждения часто бывают скороспелыми и поверхностными, и их пригодность носит несколько локальных характер – в случае с эротичностью лица Вероники я явно поторопился с вынесением вердикта. Это лицо в силу вышеуказанных причин мало подходило для короткого флирта, но для длительного эротического наслаждения оно, пожалуй, отлично годилось – я убедился в этом во время одного своего сна, на содержимом которого остановлюсь подробно. Этот упомянутый сон, прекрасный экспонат посещаемых мной зрительных галерей, по которым я научился ходить так осмотрительно, как умеет только много натерпевшийся на своём веку ночной взломщик, отличался от других, параллельных ему снов, своей мучительной длительностью, выразительностью чувственных деталей и обидной физиологической безрезультатностью – я ожидал продолжения, но не дождался.Читать дальше