Илья Асриев - Спящий всадник

человек надежды писал свою картину, но я допускаю, что ему просто необходима была какая-то вольность в деталях, подчёркивающая вечность сюжета – лежащая на роскошном ложе натурщица и сам автор, входящий в будуар с приветственным букетом собственных фантазий. Назвать своего подставного жокея именем моего деда было не более, чем кокетство артиста – я прекрасно знал, что главный персонаж любой картины всего лишь очередная маска, натянутая художником на собственный, давным-давно заготовленный манекен. Лицо входящего частично покрывала тень – вскользь задевающие его лучи были второсортными, не дающими того замечательного сияния, каким была залита фигура женщины. Особенное освещение подстрекало к развитию действия, и я готов был подождать, пока моё воображение впитает замысел живописца полностью, и выдаст некое продолжение, несомненно уже существующее, но скрытое до поры за завесой времени, за решёткой условностей и за стеной аскетического воспитания, которое заставило моего деда отправить замечательную работу человека надежды в плен тёмного чулана. Я знаю, что моё воображение, будь оно спущено мной с цепи, тут же взялось бы за недостающие, на его вкус, части картины – я имею в виду ягодицы натурщицы, великолепные уже оттого, что я не мог их видеть, и даже не был уверен, что их видит входящий в будуар любовник. Представляя себе эти выдуманные ягодицы, я едва избегаю соблазна записать быстрый шепоток моего воображения на бумагу, и выдать записанные слова за собственные – но боюсь, что это внесёт в мои воспоминания какой-нибудь неприличный постмодернистский привкус, и я без сожаления перехожу к описанию других, менее опасных частей тела прекрасной натурщицы. Её руки, непропорционально полные, с крупными кистями, с сильными на вид пальцами и с многочисленными браслетами на запястьях были самой неудачной деталью картины. Последнее упоминание – правая рука лежащей женщины указывала на невидимое зрителю зеркало, в котором должен был отразиться входящий наездник, и эта рука, навечно застывшая в удивлённо-радостном жесте, служит функциональным оправданием для небрежности, допущенной автором в смысле пропорций. Такая сильная бесполая рука могла принадлежать кому угодно, и послужить предметом отдельных рассуждений, не предусмотренных узкими рамками моих интересов – но несомненно, что и удивление, и радость, высказанные этой рукой, были неподдельными. Я позволю себе пропустить некоторые детали будуара, старательно изображённые художником – отчасти из-за их малой значимости для моих целей, отчасти из-за моей умственной лени, не позволяющей мне стать настоящим наблюдателем, бесстрастным и точным. Увы, но я навсегда останусь лишь беспощадным эксплуататором собственных торопливых впечатлений, основанных на произвольном толковании увиденного. Так, ноги натурщицы с первого взгляда показались мне взятыми наугад, и скорее всего, они принадлежали вовсе не ей, а женщине много полнее, и в дальнейшем я уже не мог заставить себя переменить своё мнение. Великолепный живот, выпуклый, но совсем не отвислый, волновал меня куда больше этих неуместных ног, и я пробегал их взглядом так быстро, как только мне позволяла стремительность моего взгляда, и выигранное таким образом время уделял роскошному животу натурщицы, этому вместилищу несуществующего ещё плода, ждать которого, судя по хищному взгляду входящего в будуар мужчины, оставалось уже недолго. Этот бесстыдно выпяченный живот бесспорно указывал на то, что изгиб невидимой мной спины лежащей женщины был таким плавным и глубоким, что один его вид должен был пробуждать в визитёре неимоверно сильное любовное желание. Я подозреваю, что человек надежды обладал достаточно свободной фантазией, чтобы изобразить это желание с помощью какой-нибудь особой гримасы, но не сделал этого – более того, в лице входящего была отрешённость, уместная для мастера, почуявшего инструмент. Его взгляд, направленный на предполагаемое зеркало, содержал в себе странную для нетерпеливого любовника уверенность, словно он точно знал назначение встречающего его изображения, и это назначение, или даже предназначение, было не просто предназначением привычной любовницы, ждущей своей законной порции ласк – в этом взгляде было что-то ещё более хищное и глубокое, уходящее корнями в самые тёмные уголки души явившегося в будуар счастливца. Я использовал свою природную способность представлять окружающие предметы с закрытыми глазами, и с точностью восстановил ход лучей, идущих от тела натурщицы к зеркалу, и дальше, к глазам Ансельма, которым, собственно говоря, и предназначался этот композиционный трюк. Меня посетило желание закрепить результаты моих наблюдений в каком-нибудь оптическом чертеже, но я с сожалением признал, что такой набросок неизбежно выродится в самодельную картину – вернее, в неумелую подделку, так как любые способности к рисованию у меня отсутствовали совсем. По несостоявшемуся чертежу выходило, что входящий Ансельм мог видеть в зеркале только частичное отражение спины поджидающей его женщины, а именно ту её таинственную часть, где и располагался предсказанный мною великолепный плавный изгиб, эдакий геометрический изыск, нарисованный природой по эскизу моего собственного воображения. Отражение у верхнего края зеркала должно было обрываться немного выше того места, где отдельные отражения ягодиц натурщицы сходились воедино, т.е. как раз там, где её спина выгибалась согласно позе, которую от неё требовал художник, а снизу, у другого края зеркала, ограничиваться тончайшей батистовой накидкой, укрывающей лишние, последний раз упоминаемые мной ноги, и доходящую кое-где до самого верха полноватых бедер, которые я уже не относил к ногам, а считал вполне самостоятельной частью тела, наряду с тёмной складкой, ведущей в лоно натурщицы, ловко изображенной художником в виде раскинувшей крылья летучей мыши – тончайший живописный намёк на инфернальную природу поселившейся в этом самом намёке потусторонней бездны. Такие замысловатые приёмы использовались художниками прошлого, к которым я без колебаний отношу иЧитать дальше