Валерий Радомский - Риткино сердце

Как известно, клин выбивается клином, вот и я пошёл на это, чтобы потрясающе красивой Риткой добавить звёзд на небе своих мечтаний и снова обрадоваться рассветам, просыпаясь любимым и желанным.

Её смуглое тело, роскошное пухлыми грудями, «бразильскими» бёдрами и, особенно, её ноги, вытянутые в исключительную линию божьего ваяния как совершенство, как превосходство, беспрекословно подчиняли мой взор, удерживая веки глаз в положении дивного изумления. Какое-то время – недолго, правда – я даже гордился Риткой, а интимной близостью с ней восторгался. А уж как был доволен собой: именно она раскрыла во мне максимум силы мужской страсти – насладиться ею было невозможно!

Оценивая её сексуальность (про себя, разумеется) и искусность как гейши или средневековой куртизанки, вспоминалось одно забавное и точное изречение: «Где поймал, там и полюбил!..». Так у нас и было. Правда, когда я справлялся с тем, чтобы отключить свои, задёргавшие и меня самого тоже, мозги. Ведь бесстыжее ненасытное наслаждение заложено в каждом, да в постельных делах ум – это лишнее. А Ритку вроде как и устраивал мой консерватизм – всегда добирала своё наслаждение, уложив меня солдатиком, и чтобы руки обязательно – по швам, скользя по мне, горячему и влажному, долго-долго, до измождения. В такие минуты ничего не позволяла говорить, только – стонать блаженством, созвучным ей самой. Но я – не она, и меня, изрядно потёртого и накрахмаленными, в том числе, простынями, тревожило, что чем-то я всё же заплачу за черноглазое совершенство и превосходство божьего ваяния на моей груди, пахнущее яблоком из Рая. Приобретая что-то важное, равноценное теряешь (моя собственная аксиома), а не верить себе к сорока годам – лучше уж родиться тогда бабочкой-однодневкой, у которой всё предопределено одними сутками её жизни.

Никогда до знакомства с Риткой я не задавался вопросом, а позволительно ли ей, пусть и мной возлюбленной, подчинять меня взаимностью? Но она, только-только повзрослевшая женщина, поставила меня перед этим вопросом, причём умышленно и сразу.

Ритка жила легко и с видимым, потому и с нескрываемым, наслаждением. Сама – привада, от шеи до ступней, а ещё лицо, будто из под рук искусного скульптора, знающего толк в ликах шарма, притягивала внимание, сначала, восторгом, влекла к себе ароматом мяты от вздохов, а затем – естественно! – хотелось побыстрее её раздеть… Не побоюсь сказать: броская демоническая красота, которая убивает терпение и стыд и за неё убивают тоже, и в буквальном смысле.

Ритка знала об этом, а я знал другое: нельзя переоценивать себя рядом с ней, заявившей собой лот мужской услады, за который меня затопчут её воздыхатели, если она возьмёт да и выставит себя как приз победителю. А женщина, знающая себе цену, во всём и всегда будет повышать ставки на свою первостепенную важность – это и делала моя черноокая искусительница. Отсюда, если позвали друзья – «Подождут!..», если вызрела потребность в уединении, чтобы сотворить что-либо, литературно-художественное, да и моя работа… – «И это подождёт!», даже в воскресенье выспаться до ломоты – «Просыпайся – я пришла!». Создавалось впечатление, что без меня Ритке просто не дышится.

Поначалу было даже забавно видеть уже вроде как свою женщину властной и капризной. Но чем больше времени мы проводили вместе, тем её повелительная натура и больше меня отбирала у самого себя. И хотя моя прежняя супружеская жизнь научила-таки дорожить женским вниманием и участием, ум всё равно противился тому, чтобы не осознавать своё незавидное положение в том случае, если Ритка так и останется зацикленной на своём внешнем превосходстве. А значит – царица момента, даже у моего заледеневшего изголовья, случись со мной такое. Высокомерная любовь не всегда ведь наказывает того, кто только так и умеет любить, зато обрекает сердобольного на унижение и уничижение за его покладистость. Я же своё высокомерие развенчал в себе сам. Развенчать-то – развенчал, да оставался прежним, тоже диктатором в любви, но с поправкой на почти что зрелый возраст и с недавно востребованную сердцем рассудочность. Она же открыто посмеивалась надо мной, неустанно противопоставляя мне себя. «Да, любимый мой, я такая, каким ты был когда-то – ведь сам рассказывал!» – напоминала всякий раз, упреждая во мне бунт на корабле.

Самодовольное легкомыслие Ритки меня, тем не менее, серьёзно беспокоило. Потому я не заговаривал с ней о совместной жизни, да и она не торопилась, похоже, выйти замуж в третий раз. Как я понимал, ей важно было через моё смирение утвердиться в своей собственнической любви. Обычно верность ищут в покладистости того, кого так любят, но там её никогда не было. А говорить с ней об этом было бесполезно.