Риша Старлайт - Двойное счастье для Сластены

– Отвлеки ее! – требует Бадоев, вытаскивая йод.

– Нет… – сипло прошу я, потому что понимаю, что меня сейчас подожгут вновь, теперь уже йодом. – Нет, больно, не надо… я лучш…

Договорить я не успеваю. Громов, полностью закрывая мне обзор на руку, которую лечит Бадоев нагибается ко мне, закрывая мои стоны своим ртом. Он целует меня неистово! Беспрекословно. Полностью подчиняя своей воле. Виски в крови, адреналин, алкоголь, поцелуи ректора, его объятия, боль в ладони, все смешивается в невозможный острый непередаваемый клубок ощущений, который шарашит молотом в висок, отключая все способности мыслить, анализировать, принимать решения. Я полностью отдаю себя на растерзание Громову, а он и рад. Удобнее перехватывает меня с подкошенными ногами, не давая рухнуть. Его борода колется, царапает мои щеки, мои губы, мою шею. Он кусает меня прямо в пульсирующую вену, а я подставляю ему горло, чтобы еще сильнее укусил, разодрал в клочья! Чтобы еще больнее стало… чтобы сразу и навсегда. Чтобы не мучил. И в то же время наслаждаюсь мучениями этими. Потому что сладкие они неимоверно. Улетные. Крышесносные.

Грудь давно набухла и сперла дыхание. Соски налились кровью, распустились, затвердели и вот-вот прокарябают ткань дурацкого блестящего топа.

Они молят о тяжести и силе мужской руки с шершавым пальцами. Молят о ласке, или наоборот о боли, я уже сама не пойму, чего сейчас больше жаждет мое обезумевшее от непомерной дозы адреналина тело.

И тут сзади оказываются еще одни жадные настойчивые губы. Они прикусывают, вылизывают мою ключицу. Мои руки больше никто не сдерживает. Я не могу согнуть пальцы в кулак – они перевязаны. Бадоев закончил бинтовать и присоединился мучать меня. Его руки лезут мне в трусики. Там ужас. Там потоп. Теплой густой тягучей влаги потоп. Потоп желания. Я вздрагиваю.

– Не бойся. Больно не сделаю, – хрипит мне в ухо Руслан, прикусывая, – только хорошо. Только приласкаю.

А я жажду этой ласки. Как безумная. Потому что впервые. Потому что так остро. Так необычно. Вдвойне. Громов подхватывает меня под бедра и закидывает к себе на пояс, заставляя таким образом обвить, сдавить его бедра. Бадоев сзади рвет трусики швыряет их в сторону. Полностью обнаженная, я чувствую нежной кожей бедер жесткий ремень ректора. Пальцы же авторитета проникают к моей коже. Гладят ее, ласкают в круговую, кружат, подбираясь все ближе к самому заветному, к самому запретному.

Я невольно оттопыриваю попку, стараясь неосознанно насадиться на эти жесткие пальцы. Черт. Я хочу в себя кое-что побольше. И Бадоев точно угадывает мои мысли. Вжикает ширинкой вниз. Мне в попу тут же упирается нечто очень огромное, горячее, с влажной шелковистой кожицей. Громов же безошибочно находит изнывающие от желания ласки соски и остро прикусывает их. Я максимально выгибаюсь в спине. Бадоев трется о мои лепестки мгновение и рывком входит в мое девственное тело.

– Ах… – ору я от мгновенной вспышки жжения и небольшой, но все же, боли.

– Целка что ли? – потрясенно хрипит Бадоев, замерев во мне. А мои складочки полыхают пожаром, растянутые, заполненные до предела, до нельзя переполненные им. Сдавливающие Бадоева, пытающиеся вытолкнуть из себя.

А раньше спросить об этом нельзя было?! До того как пихаться в меня? Лишь жалобно стону в ответ.

Бадоев потрясенно матерится, замерев внутри меня, давая мне возможность хоть немного привыкнуть к его размеру, к его длине и толщине.

Громов же старается отвлечь меня жаркими поцелуями груди, но мне сейчас вообще не до этого.

– Помоги ей, *пта! – хрипит Бадоев своему подельнику, которого колошматил совсем недавно.

И Громов… вернее его рука скользит вниз, туда, где мои складочки заполнены до основания. Его шершавые пальцы отыскивают горошину и… начинается феерия! У меня искры из глаз от удовольствия. Я мало что вижу перед собой. А соображаю еще меньше. Просто в какой-то момент желание настолько ослепляет меня, а удовольствие бьет в мозговой центр эндорфинами, что я лишь жалобно стону, не желая чтобы это безумие когда-нибудь заканчивалось… Я даже не понимаю, в какой момент они меняются, и меня уже заполняет собою Громов. Так остро. Так ярко. Так горячо. Так неистово и нежно одновременно. Они понимают, что я уже не соображаю ничего. Хорошо, если у них еще сохранились хоть какие-то остатки разума… Но это вряд ли… Все так закрутилось, перемешалось, переплелось в сплошной комок удовольствия.