Тальяна Орлова - Подчинение

— Я… Мне все-таки придется уволится. Вы были правы, когда говорили, что я не умею ставить границы. Вам это просто… наверное, но я не могу смотреть на вас в офисе и отвлекаться от мыслей… Надеюсь, вы меня понимаете.

— Конечно, понимаю, — он сел на свое место. Махнул рукой мне, чтобы и я заняла свое. — Если не можешь справиться с собой, то это на самом деле сложно. Или со временем научишься разграничивать, или привыкнешь к тому, что тебе и без границы уютно. Но я соглашусь с любым твоим решением по работе. Вот только…

Пауза. Я не выдержала:

— Что только?

Он улыбался — ничего хорошего от такой улыбки ждать не приходилось:

— Вот только по закону после заявления ты обязана отработать.

— Отработать?

— Ага. Две недели. Не находишь это ироничным? — он начал смеяться. Двусмысленность была на самом деле потрясающей. — Кто я такой, чтобы идти против закона?

— Да вы можете отпустить меня сразу после заявления! — я тоже не выдержала и рассмеялась.

— Мог бы. Если бы захотел. А я хочу дать тебе две недели, чтобы ты привыкла работать со мной — ты и не к такому привыкала. Давай уже есть, нам многое надо обсудить. А у меня еще планы на сегодня — надо же сразу поэкспериментировать, как нам обоим понравятся новые условия.

Люблю Куприна. Он умеет вызывать к своим женщинам нежность. Нежность — не мое чувство, но гениальный писатель способен схватить за шкирку так, что не вырвешься, и заставить почувствовать даже то, что тебе чуждо. Лена не любит Куприна, называет его пафосным и при этом смешно морщится. Очень хорошо, что она не может видеть себя со стороны: надо быть очень сдержанным человеком, чтобы перенести это зрелище — когда она морщится.

Я опускаю руку вниз, довольно грубо беру за волосы и вынуждаю откинуть голову. Возбуждение уже зашкаливает — не только у нее. Нижний не всегда понимает, сколько самоконтроля требуется от верхнего. Да ему и не обязательно знать всё. Лена отстраняется, выпуская член изо рта и смотрит в ожидании нового приказа. Глаза — как два болота, в которые сколько страсти не погружай, все найдет свой отголосок. Она одним взглядом снизу могла бы доводить любого мужчину до нервного срыва. Куприн бы совсем свихнулся. Но нежность — это не мое чувство. И пафос Лена не любит. Зато я могу соображать четче, когда ее язык подальше от разгоряченной головки.

— Встань. Упрись руками в подлокотник, раздвинь ноги и жди.

Она повинуется сразу. Лена умеет ждать, но не любит. Она источает тоску. Я люблю, когда она ждет. В животе сжимается от каждого ее судорожного вдоха. Если заставить ждать ее слишком долго, то потом достаточно притронуться рукой — и она теряется в ощущениях. Особенно заметно, когда ее глаза завязаны, тогда к тоске подключается паника. Но я не спешу этим злоупотреблять. Некоторые подарки надо использовать редко, чтобы они продолжали работать. Моя лучшая награда — это ее абсолютная реакция на мое прикосновение. Будто сама она без этого прикосновения не протянула бы и секунды.

Она голая, и до сих пор этого немного смущается. Ей нравится, когда я тоже раздет. Но она все еще не привыкла к моему телу — я не дал ей такой возможности. Сегодня я тоже одет. Это подчеркивает ее уязвимость. Ей нравится быть уязвимой. Мне нравится, когда она уязвима. Худые бедра, белая кожа. Она знает, что я стою и разглядываю ее — она научилась наслаждаться уже только моим взглядом. Странно, что она так долго этот же самый взгляд не замечала. А может, и осознанно игнорировала. Когда она только пришла на собеседование, я посмотрел на нее именно таким же взглядом. С тех пор изменилось многое, но мои глаза видят по- прежнему то же самое. Хотя и в другой позе. Усмехнулся тихо. Эта поза мне, определенно, больше по душе.

На ее шее тонкий черный чокер. Лена не любит ошейники. Я люблю ошейники. На сессиях я всегда использую тяжелый, кожаный, который оставляет небольшой розовый след на шее — еще несколько минут напоминания о себе после того, как игра закончена. Мне бы понравилось, если бы она вообще его не снимала. Но Лена стесняется показывать свою принадлежность мне так открыто. Однако чокер этот не снимает — думает, это не такое очевидное признание. Не понимает, что выдает себя далеко не этой вещицей, а совсем другим. Она тянется ко мне так откровенно, что только слепой бы не заметил. Внимательный бы сразу понял, что эта тяга далеко за рамками обычной страсти. Она — суть подчинения. И Лена знает, почему никогда не снимает чокер. Я это знаю.