Татьяна Шуран - Хаозар

А что, в таком случае, любовь? В чём смысл любви? Возможно, любить – значит чувствовать высшее предназначение души, скрытое даже от неё самой. Это и есть высшее чувство.

Жанна поняла, что запуталась. Всё это красиво звучало, но… Честно говоря, трудно было любить маму. Да она, такое впечатление, и не нуждалась в любви (хотя отец утверждал обратное). Она была такой взбалмошной, жестокой, эгоистичной… порой просто вульгарной. Иногда она казалась Жанне сборищем всех пороков под одной обольстительной оболочкой. Во всём, что Рада вытворяла, не просматривалось ни крупицы смысла.

1

Не далее как вчера она заявила такое, что даже Дьёрдь ей возразил, и у них чуть не вышла размолвка. Дождавшись, пока приближённые основательно напьются – Дьёрдь не пил – Рада (не настолько пьяная, как хотела казаться) ляпнула мимоходом: почему бы, дескать, не уничтожить Пульс? Он только «фонит». Раз он всё равно почти погас, пусть уходит в развоплощение, кэлюме и без него прекрасно справятся. Это он, а не Рада, вызывает брожение умов. Если бы не возня вокруг Пульса, все давно бы присоединились к Островичи и жили без забот.

Дьёрдь, услышав такое соображение, даже отшатнулся – возможно, оттого, что ему подобная мысль тоже приходила в голову. Он никогда не скрывал, что веяние альрома для него мучительно.

– А… самому… Чалэ, ты показывала… эти свои… планы… – спросил он, опустив глаза.

Рада принуждённо улыбнулась.

– Нет, Дьёрке. Я давно уже ни с кем не делюсь своими мыслями просто так, – она помолчала. – Я научилась ставить телепатический заслон. Он и сейчас стоит. Здесь. – Дьёрдь опустил голову. – Я хотела сначала с тобой посоветоваться.

Дьёрдь вздохнул, потом отошёл к окну; Рада настороженно наблюдала за ним. Он неохотно поглядел в небо и покачал головой.

– Я вижу в твоём будущем страшные испытания, – без улыбки сообщил он, хотя Рада обычно посмеивалась над его предостережениями, называя их «сентиментальностью». – А в своём… – он запнулся, – ничего. Это значит: без тебя.

Рада рассмеялась.

– Дьёрке, ну ты уж определись, буду я или нет.

Он неопределённо посмотрел на неё, словно не видел.

– Ты станешь другой. Забудешь меня. Впрочем… – он вздохнул и отвернулся, – бессмысленно пытаться помешать тому, что предрешено. Такова твоя судьба. Ты не остановишься. И, может быть… так лучше.

1

Так было принято решение уничтожить последнюю нить, связывавшую кэлюме с миром света. Жанна не смогла ни понять этого, ни простить, но о ней и не вспоминали.

Дальнейшие события развивались с абсурдной неумолимостью, словно сами собой. Рада ввязалась в войну против других изначальных. Дьёрдь сделал вид, что его всё устраивает, и как будто чего-то ждал. Жанне просто не верилось, что всё это всерьёз. Да и потом, она надеялась, что гордые стражи светлого цветка, огненноликие ангелы, памятные ей с детства, сумеют за себя постоять и как-нибудь оградят Пульс от ребяческого, бессмысленного, самоубийственного, в сущности, изуверства… Под началом Рады служили в основном пробуждённые, неопытные души. Жанна стыдилась возражать, когда Рада с легкомысленным смехом хвасталась, что ей удалось «кое-кого там убить», но однажды мама дошла до того, что привезла в Чейте взятого в плен раненого изначального, чтобы наглядно продемонстрировать подчинённым «ещё какую смертность» стражей. Она созвала во двор всё население замка и подробно разъяснила сомневающимся в успехе кампании, что всего-то и надо – покрошить светимость серебром, вбить в сердце кол и отрезать голову. Дьёрдь наблюдал за триумфом возлюбленной, зажав себе руками рот. Приговорённый озирался на столпившихся вокруг любопытных, испуганных, беспощадно-молчаливых сородичей, как будто не узнавал.

Видимо, впечатление от бесчинств Рады отозвалось далеко за пределами крепостных стен. После очередной стычки в Чейте вернулась роковая новость: изначальные заманили Раду в ловушку и убили. До сих пор они поступали со своими врагами рыцарски, лишь отбивая их атаки, к потерям в Чейте не привыкли, нахально объясняя свою безнаказанность превосходством в силе, а не ущербностью во всём остальном. Однако, осуждая мать, Жанна ни на мгновение не задумывалась, каким кошмаром станет жизнь изгнанников, отрёкшихся от Пульса, без неё, без её беспечного, самоуверенного смеха, словно обещавшего, что всё закончится хорошо, что они просто играют…

Дьёрдь узнал о смерти Рады прежде других и, видимо, ещё до того, как она погибла. Он долго не выходил из своих покоев, и никто не осмеливался его тревожить. А когда вышел, это был уже совершенно другой человек. Жанна предполагала, что смириться с утратой ему будет нелегко, но когда увидела его, поняла, что потеряла не только мать, но и отца, и лучше бы он умер. От его прежней личности не осталось ничего, но самое главное – он стал похож на Раду, словно все её пороки перешли к нему. У него появились похожие жесты, похожие интонации в разговоре. А в те моменты, когда переставал быть «Радой», Дьёрдь превращался в тёмного двойника себя самого.