Михаил Окунь - Рыбка, пойманная в Гане

Я восхищенно смотрю на нее. Она замечает это и вдруг направляется ко мне…

Ее звали Клоттой. Отец юной красавицы был рыбаком, владельцем парусной лодки. Клотте было тринадцать лет.

Разговаривая на ломаном английском, мы бродили по берегу под удивленными взглядами людей обеих рас. Время от времени ее окликали то ли родственники, то ли знакомые, но она лишь махала рукой в ответ, и наша прогулка продолжалась.

Один раз нам навстречу попался Хайнц, почему-то в одиночестве. Он был временно трезв, а потому деликатно прошел мимо, восхищенно покачав головой, и украдкой показал мне большой палец.

Что еще могу я добавить? Я не думал ни о чем. В данный отрезок времени моей непутевой жизни мне было наплевать абсолютно на всё, кроме Клотты. А что она во мне нашла? Не знаю… Но проституткой — и я потом в этом убедился — она не была.

Не помню, как вечером мы оказались в моем бунгало. Снаружи доносились звуки очередной попойки. Выделялся голос Хайнца. Пару раз я расслышал свое имя. Похоже, он повествовал развеселой компании международных алкоголиков о том, какую замечательную негритянскую кралю склеил его лучший русский друг.

Я сидел на краю постели, а Клотта стояла передо мной на коленях. Я с ужасом чувствовал, что от жуткого перенапряжения последних дней мой конёк отнюдь не закусил удила. Но Клотта ласково брала его в сложенные горсточкой ладошки, дула на него, что-то ласково говорила, прикасалась кончиком горячего язычка. И эти «заклинания» не могли не возыметь действия. Через какое-то время напряжение стало почти мучительным, и я почувствовал, что дело пошло всерьез.

То мне казалось, что член мой ненароком угодил в трубу работающего пылесоса, то его словно охаживали пусть мягкой и нежной, но всё же тёркой. Я проваливался, выныривал и проваливался вновь… Разрядка не сняла напряжения — ни малейшим образом.

Я сразу же захотел ее опять, но на сей раз полноценно — как мужчина женщину, а не как вокзальный искатель минетных пятиминуток. Однако она комичным жестом приложила пальчик к губам — к тем, что в низу лобка — мол, нельзя.

Я развернул ее к себе спиной и сполз с кровати на пол. Теперь уже на коленях стоял я. Припав щекой к горячему черному мрамору ее ягодиц, я наклонил мою Клотту вперед. Но и языком войти в нее мне не было позволено — своего «мышонка» Клотта спрятала под ладошкой. Лишь второе, более тесное отверстие, открылось для моих ласк. И я припал к нему иссохшим ртом, как путник к роднику. И сейчас, по прошествии уже нескольких лет, я точно знаю, что никогда в жизни не испытаю большего наслаждения, лаская сам. А тогда я почувствовал, как ягодицы Клотты напряглись, ноги чуть согнулись в коленях — она наклонялась вперед все ниже и ниже. И через мгновение я с удивлением вновь ощутил ее пухлые губы на своем по-прежнему напряженном члене. И лишь вторая разрядка дала мне успокоение.

«Ты хороший, — сказала она, по-своему ломая английские слова, — но мне пора уходить: отцу скоро в море».

Действительно, этот чертов Чокер-Джеймстаун уже начал оживать. Я был уверен, что через несколько часов увижу Клотту вновь. На прощание я дал ей несколько купюр. Но когда проснулся под уже палящими полосами солнца, проникавшего внутрь, то с удивлением обнаружил деньги на тумбочке. «Мы разочлись, — словно говорила мне этим независимая девчонка, — никто никому не должен».

Весь день я как чокнутый таскался по Чокеру, который по-прежнему орал, суетился и вонял. Зачем это было нужно? — ведь я уже знал, что не увижу ее никогда. Серебряная рыбка исполняет, как выяснилось, лишь два желания…

Вечером Хайнц и «Йоко» буквально силком утащили меня в Аккру — мои назойливые приставания с расспросами о Клотте стали заметно раздражать местное население. Ночью по прибытии мы напились — они, как всегда, пивом, а для меня в одном из баров нашлась литровая бутылка «Столичной». И когда они вновь предложили мне групповуху, я не отказался, — ведь даже водка не смогла выбить из меня образ чернокожей смеющейся девчонки, выходящей из океанского прибоя.

© 2007, Институт соитологии