Ксавьера Холландер - Мадам

Наконец явился Ларри с деньгами для залога. Я потом узнала, что моему адвокату пришлось разыскивать его три часа. Ну, а теперь у меня денег еще меньше, чем у секретарши. Правда, я снова на свободе и еду в город с Ларри. Мне остается начать все сначала.

Ларри паркует машину у здания, где я живу. Что ж, я сниму другое помещение, я сообщу моим клиентам, где они смогут меня найти, снова соберу своих девушек. Я вновь буду доставлять удовольствие мужчинам и женщинам. Я без этого просто не могу и, если уж сказать вам всю правду, – я очень люблю свою работу.

Только не думайте, что я бедняжка, у которой было трудное детство и которая поэтому-то так и кончила. На самом деле все наоборот. У меня прекрасное происхождение и выросла я в атмосфере взаимной семейной любви.

Родилась я в Индонезии, а затем получила полное европейское образование. Мои родители и я, мы втроем говорили на двенадцати языках, а я лично – на семи, причем совершенно свободно.

Моя мама, очень импозантная блондинка франко-германского происхождения, была решительна и серьезна, что не мешало ей быть очень милой и преданной семье. Она была второй женой моего отца. Его первая жена была русской балериной, из белых эмигрантов. Сразу же после развода она уехала, забрав с собой единственную дочь. Несмотря на разницу характеров и личностей, брак моих родителей оказался весьма удачным. Правда, иногда мой отец, случалось, засматривался на какую-нибудь красивую девицу, но, без всякого сомнения, глубоко любил маму.

Я всегда обожала отца. Он был человеком, каких сейчас уже нет: настоящим интеллектуалом, жизнелюбом, прекрасным рассказчиком, влюбленным в искусство, и, наконец, личностью очень щедрой. Его карьера врача сложилась удачно: у него была большая больница на одном из островов голландской части Индонезии. Позже я узнала, что у нас было еще два дома, похожих на дворцы. В обоих домах работало много прислуги.

Когда японцы захватили острова, мы все потеряли, а моих родителей и их новорожденного ребенка, то есть меня, отправили в концлагерь.

Все три года оккупации мой отец много страдал. Его «преступление» заключалось не столько в том, что он являлся голландцем, сколько в том, что он был еще и евреем. Немногие знают, что в юго-восточной Азии японцы были такими же антисемитами, как немцы в Европе.

В лагере, где нас держали, над входом по-японски было написано: «Евреи».

Мучили и мою мать. Вся ее вина была в том, что она вышла замуж за еврея. Однажды в страшную жару ее заперли на пять дней в барак, наполненный трупами. Это за то, что она, доведенная до истерики, потребовала добавить к рациону немного риса и воды для меня, а я в это время болела дизентерией.

Моего отца часто подвешивали за руки на дерево, чтобы ноги не доставали до земли, и оставляли так на тропическом солнце. Если его не убили, то только потому, что им нужны были его знания. Его разлучили с семьей и отправили в другой лагерь, где назначили врачом. Он один должен был лечить больше тысячи женщин и детей. Это тоже была своего рода пытка, особенно для человека, который не мог выносить страдания других людей.

Потом он рассказывал нам, что едва не сошел с ума от постоянного беспокойства за свою жену и дочь. По злой иронии судьбы он снова увидел меня лишь через два года после разлуки.

В это время нас с мамой уже освободили, и мы жили рядом с Сурабайей вместе с несколькими друзьями из русских белоэмигрантов. Однажды я упала с дерева и сильно порезала себе ногу. Мамы не было дома, и испуганная служанка поспешила доставить меня к доктору, который работал в концлагере.

Он быстро прооперировал мою ногу, – до сих пор на этом месте заметен шрам, – и меня отвели домой. Только тогда ему кто-то сказал, что он только что лечил собственную дочь.

– Этот белокурый ангелочек с зелеными глазами – моя дочь? Даже не верится. Когда я ее видел в последний раз, у нее были темные волосы и голубые глаза!

Лишь к концу войны наша семья собралась вместе. Правда, правительство конфисковало у нас все, чем мы владели, и нам пришлось вернуться в Амстердам и начать все сначала. Отцу перевалило уже за сорок, но он был человеком отважным, сильным духом и очень любил работу. Правительство Голландии оказало нам помощь, и отец быстро обзавелся великолепной клиентурой.

Вскоре его популярность возросла настолько, что к нему стали ездить лечиться со всех концов Европы. Правда, его финансовое положение так и не достигло довоенного уровня. Впрочем, по-моему, последнее обстоятельство его не так уж волновало, просто он не был рожден для бизнеса. Всю свою жизнь отец посвятил медицине, больные интересовали его куда больше денег и даже семьи. Иногда он откладывал отпуск, если кто-то из его больных особенно нуждался в наблюдении. К великому огорчению моей матери, в любое время суток отец мог быть вызван к своим пациентам. Бывало, по совести говоря, эти больные оказывались красивыми молодыми девицами, страдавшими, как правило, не столько от мнимых хворей, сколько от серьезного увлечения моим отцом.