Андрей Неклюдов - Нефритовые сны

– Что с вами?! – не выдерживаю я. – Что вы делаете? Лучше обнимите меня. Ну хоть улыбнитесь. Пожалуйста! – молю я, но они как будто не слышат. Да и сам я не слышу своего голоса.

… Я никогда не задумывался прежде о своей жизни, она как будто сама собою вращалась вокруг одного и того же – вокруг Храма Любви – Женщины. И всегда, как мне казалось, я служил или стремился служить этому Божеству, отдавая себя всего Ему, Его и своему наслаждению. Но сейчас, в эти минуты тоски и одиночества, мне вдруг пришло в голову, что ни у одной из встречавшихся мне женщин я не поинтересовался, чем она живет, что думает, о чем мечтает. Даже у Эли… Даже разрушив ее отношения с другим мужчиной, я ни на миг не задумался о возможных для нее последствиях. Нет, я служил не женщине и даже не себе, я служил лишь ему одному – ему, сидящему во мне спруту. И я по-прежнему нахожусь в его власти, скорее, даже в большей власти, чем когда-либо прежде. Сейчас, когда я разбит и уничтожен, это чудовище живо. Оно продолжат тешиться, щекоча меня изнутри, вновь разжигая во мне похотливые видения и жажду новых острых наслаждений. Оно искушает меня желанием еще раз увидеть Элю вдвоем с той, со змееподобной женщиной, увидеть их слившиеся тела, услышать их животные крики. И я увижу это или умру. Я умру за один, хотя бы еще один взгляд на это…

Я все уже продумал и рассчитал. Нужна крепкая веревка, по которой, укрепив один ее конец на крыше дома, я спущусь до окна Элиной комнаты. До ее девятого этажа это примерно десяток метров веревки.

Да, я буду висеть на этой веревке, пока не досмотрю все до конца. Я буду висеть над бездной, как когда-то в отрочестве висел на турнике, как висели на канате те девочки-одноклассницы, в последних судорогах стыдного наслаждения поджимающие к животу коленки, как висела над пропастью на моем карандашном эскизе полуобнаженная женщина с предсмертным ужасом и небесным блаженством на лице. Я буду висеть, отчаянно цепляясь за эту последнюю нить, соединяющую меня с действительностью, с этой странной, непонятной мне жизнью, ощущая, как нарастает во мне острая мучительная, торжествующая сладость, как все мое тело превращается в один беззвучно кричащий, стонущий, гибнущий и непрерывно, коварно ласкаемый изнутри сгусток живой материи. И пусть лучшая из женщин, возвышаясь надо мной, видит эту агонию. Пусть она сделает единственное, что она может сделать для меня – царственным жестом швырнет мне в лицо свои скомканные грешные трусики… И пропасть блаженства, вселенская пропасть нефритовых снов окончательно поглотит меня. И пусть хохочет мое чудовище, тревожа неискушенные души. Пусть живущие содрогнуться от его адского хохота.

… Кто знает, может быть, там, в той бездне, в мире бесконечных снов, меня подхватит и унесет с собой та маленькая летунья из детских моих туманных грез. Или меня поймают те мягкие ладони, что играли со мной на третьем году моего появления на этот свет? Поймают, чтобы больше не выпустить никогда…

Записи на этом обрываются. От себя лишь добавлю то, в чем я окончательно убедился: их автора нашли мертвым близко к утру под стеной двенадцатиэтажного дома, между поломанных падением кустов. Говорили, позвонил кто-то из жильцов верхних этажей, заметивший свисающую веревку. Как мне поведал кое-кто из очевидцев, окоченевшие скрюченные пальцы мертвеца прижимали к подбородку предмет нижнего женского белья. Утверждают еще, будто на лице умершего застыла отвратительная гримаса – смесь ужаса и какого-то неземного блаженства… И якобы врач засвидетельствовал, будто в самый момент гибели или за долю секунды до нее у безвестного молодого человека произошел мощный импульс семяизвержения.

Случай тот всеми забыт, а дело в прокуратуре закрыто и сдано в архив – простое дело «по факту гибели при невыясненных обстоятельствах неустановленного лица». Ко мне же эта рукопись попала окольным путем и без всяких комментариев о ее происхождении, и лишь позднее, по совпадению ряда деталей того странного трагического случая и содержимого записей я смог связать все это в одну цепь, в одну потрясающую историю безудержной человеческой страсти.

1998–2001 г.

© 2007, Институт соитологии

Мнения психологов на этот счет расходятся – Ред.

Имеется в виду, очевидно, полотно Питера Пауэла Рубенса (1577–1640) «Персей и Андромеда» (около 1620–1621 гг.). – Ред.