Андрей Неклюдов - Нефритовые сны

– Только не надо хамить, – процедил собеседник, и в глазах его блеснули нехорошие огоньки. – Смотри, как бы не пришлось раскаиваться.

– Пошел ты! – я толкнул дверцу и, не желая того, прищемил ему пальцы руки. Уже отойдя на десяток шагов и оглянувшись, я увидел, что он все еще трясет кистью.

Конечно, я вел себя по-хамски. Но уж очень мне хотелось щелкнуть по носу этого высоко себя ценящего, образцового самца. Хотя не знаю, кто из нас двоих отвратительнее. Наверное, оба отвратительны, каждый по-своему.

А через несколько дней после той встречи меня подкараулили у входа в подъезд Элиного дома двое молодчиков (нанятых, полагаю, небезызвестным мне молодым человеком, поборником нравственности, стабильности и тихого семейного счастья). Я приметил их еще издалека и в нарочито беспечном скучающем облике обоих тотчас же уловил нечто темное, напружиненное и нацеленное именно против меня. Вслед за этим я почувствовал нервную дрожь и готовность к самым отчаянным действиям.

Приблизившись, я сходу, ломая их подготовленную тактику, лягнул одного из них в пах и, прошмыгнув в дверь, мимо лифта, дал стрекача вверх по лестнице.

Несколько дней после этого я испытывал злобное удовлетворение, вспоминая выскочившие из орбит глаза и раскрытый в немом крике рот получившего от меня удар подонка. И я думал: если когда-нибудь они все же изловят меня и прибьют, то пусть это случится не нынче, а потом, позднее, лишь бы не сейчас, когда я с Элей…

Пережитая опасность отразилась, между прочим, и на снах. Мне теперь то и дело снилось, будто я отбиваюсь от нападающих на меня врагов. С незначительными вариациями проигрывался примерно один и тот же сценарий: упреждая действия противника, я первым наношу удар. Например, всаживаю одному из молодчиков в грудь острое шило, отчетливо слыша, как покрякивают протыкаемые внутренние переборки. Смекнув во сне, что для такого детины длины шила маловато, я вытаскиваю свое оружие и вгоняю в ту же дырку длинный железный прут. И только после этого бросаюсь на второго, остолбеневшего от увиденной жестокости, валю его на землю и принимаюсь душить. Я отчетливо осязаю пальцами его горло – упругое и верткое, точно гофрированная труба пылесоса, ощущаю, как толчками подается по ней в голову кровь. Надо давить сильнее, ведь, насколько я понимаю, в остальном я все делаю верно. Но сколько я ни тужусь, передавленное горло с упорством помпы продолжает гнать кровь. Тогда, нашарив рукой увесистый камень, я обрушиваю его на голову жертвы. Череп раскалывается, точно кокос, на две равные пустотелые половинки. Впрочем, не совсем пустые: изнутри, из сердцевины, выползает нечто черное, блестящее, членистоногое, напоминающее краба, и весьма крепкое с виду. Что-то подсказывает мне, что в этом насекомом и заключена главная опасность. И тогда с ненавистью и омерзением я что есть сил принимаюсь колотить эту тварь камнем, топтать ногами…

Сейчас мне пришло в голову: не со своим ли мрачным подсознанием боролся я в тех чудовищных сценах.

Правда, в череде неприятных сновидений последних дней проскальзывали, теперь уже как редкий сюрприз, и эротические сюжеты, хотя и они приобрели какой-то зловещий оттенок. Вот один из них.

… Пустынная сумеречная улица. По ней торопливо движется, почти бежит изящная, со вкусом одетая дамочка, преследуемая безобразным, пропойного вида типом. Откуда-то появляется еще один человек – то ли муж, то ли бывший муж, то ли любовник этой молодки. Он гневно отгоняет преследователя.

– Да ты что! – кричит тот обиженно и злорадно. – Да она сама сюда приходит! Она у нас каждый вечер танцует голая!

«У нас» – это, оказывается, в каком-то злачном притоне. И вот следующая картина. Не верящий словам голодранца муж-любовник осторожно сходит по ступенькам вглубь мрачного полуподвала. Здесь теснота от столпившихся мужчин, грязных, оборванных, пьяных. Стоит дымный или банный чад. Люди всех возрастов, с отталкивающими, уродливыми физиономиями, напряженно подались вперед. В центре поставлен стул, и на нем, спиной к входу, восседает голая женщина (та самая дама, как я догадываюсь, ибо теперь я в роли мужа-любовника). Ее плечи, руки, бедра производят ритмичные танцевальные движения. Тут я замечаю, что вся она намылена. Рыхлая мыльная пена в некоторых местах уже подсохла и едва угадывается белесым налетом на коже. Толпа разгоряченно гудит, она уже не в силах сдерживать себя – и десяток рук, волосатых, заскорузлых вожделенно тянется к женскому телу. И только теперь я вижу, что это не люди, а чудища, сонм чудовищ, клыкастых, косматых… Да это же исподняя, мелькает у меня догадка.