Виталий Протов: Вечная история

Больше она уже не могла играть, теперь она была самой собой. Забыв обо всех своих уловках, она наслаждалась. Теперь ей будет с чем сравнивать, успела только подумать она, перед тем как отдаться этим волнам блаженства.

Он почувствовала, как он запустил руку под ее футболку и, теряя сознание от счастья, ощутила его пальцы на своих сосках. Она не смогла сдержать стона. Потом он задрал на ней футболочку под самую шею и принялся целовать сосочки. Она неосознанным движением пошарила рукой по его джинсам (и хотя он был увлечен своим занятием, она почувствовала, как все его тело вздрогнуло). Вот он, значит, какой, подумала она. Тоже твердый и на ощупь немного похож на ее соски, которые – стоит к ним прикоснуться – твердеют, становясь как фасолинки.

А он продолжал мять ее грудь. При каждом прикосновении его губ к кончикам сосков она тихонько постанывала, с трудом сдерживаясь, чтобы не перейти на крик.

Потом его рука опустилась вниз – к ее голым ногам, коленям, а оттуда стала медленно, но неумолимо продвигаться вверх. Господи! Она была одним безвольным комком какого-то неземного сладострастия. Вот его рука пролезла под резинку трусиков и погладила ее лобок, потрогала кудрявые шелковистые волоски и направилась дальше, дальше. Ноги у нее сами собой раздвинулись, пропуская его туда, где все уже было мокро и изнывало в ожидании.

Вот его нежные и осторожные пальцы раздвинули ее курочку и продолжили свое исследование, коснулись маленького бугорка, который встрепенулся в предвкушении большего. Вот его пальцы…

Она вдруг в ужасе вспомнила, что у нее месячные, и подумала, что вот сейчас его пальцы встретят преграду в виде уже напитавшегося ее влагой тампона. Это и в самом деле случилось в следующую секунду. Джон неожиданно напрягся, замер на секунду, а потом вдруг вскочил, пробормотал что-то и бросился прочь. Она осталась лежать на кровати полураздетая и почти обезумевшая от желания. Она ничего не могла с собой поделать и, прежде чем осмыслить случившееся, довела начатое Джоном до конца – ее пальчики несколькими энергичными движениями за считанные секунды сняли напряжение. А потом… Потом она погрузилась в отчаяние.

Она называла себя грязной шлюхой, отвратительной гадиной, мерзким чудовищем. Эта грязный тампон у нее между ног стала для нее символом ее нечистоты и отверженности. Джон больше никогда не захочет прикоснуться к ней. К ней больше никто не захочет прикоснуться. Жизнь была кончена.

Когда вечером появилась мать, заплаканная Джуди уже сидела с собранной сумкой.

– Мама, мы уезжаем, – заявила она.

– Что вдруг? – спросила мать.

– Все, я больше не могу тут находиться! Не могу! Не могу!

– Хорошо, детка. Мы поедем. Но завтра утром.

Их «форд» преодолел уже миль сто, когда Джон, наконец, выглянул в окно. До этого он лежал на заднем сидении и молчал.

– Ну, что, парень, – сказал отец, – какая муха тебя укусила? – Джон молчал. – Знаешь, я подумал, что пора тебе иметь свою машину. Правда, мать? – Он положил руку на плечо жене.

– А что? Ему ведь скоро шестнадцать. Пора.

– А какую модель? – произнес Джон свою первую в этот день фразу.

Джуди ни за что не хотела садиться в машине рядом с матерью. Она улеглась на заднее сидение и молчала все утро. Мать тоже, видимо, думала о чем-то своем и не досаждала ей вопросами.

Прошло, наверное, часа полтора. Вдруг мать кашлянула и сказала:

– Джуди, я хочу, чтобы ты знала… Что бы ни происходило в этой жизни, у меня нет человека ближе тебя. И я тебя очень, очень люблю. Я бы хотела, чтобы мы понимали друг друга не только как мать и дочь, но и как две женщины. Попробуем? На вот, возьми, – она достала из перчаточного ящика коробочку. – Это я купила тебе вчера. В знак нашей дружбы.

Джуди взяла коробочку, открыла ее и увидела чудесное колечко с бриллиантиком – она давно о таком мечтала. Надев колечко, она покрутила рукой у себя перед глазами, потом нахмурила лобик и откусила заусенец на пальце.

Норфолк – Вирджиния-Бич

Сентябрь 1999

© 2007, Институт соитологии