Александр Просвирнов: Тайны одной усадьбы

Наконец, ему удалось проделать отверстие необходимого размера и вытащить из ниши большой увесистый дубовый ящик. Открыть его оказалось тоже непросто, но Федор и с этим справился. К крышке ящика была приклеена записка: «После кончины 25 октября 1904 года моего дорогого мужа Николая Петровича Каратаева я собрала все его документы, свои дневники и наши дагеротипы. Волнения мужиков становятся опасными, газеты пугают революцией. Бог даст, в тайнике наш архив переживет смутные времена, тайну его нахождения открою только старшему сыну Петру. 1905 год». Подпись, к сожалению, была разрушена клеем. Дрожа от нетерпения, Федор разрезал просмоленную парусину. Под ней оказался холщовый мешок. Федор вскрыл его, и Джулия захлопала в ладоши и закричала от восторга.

– Этот клад ценнее драгоценностей графа Монтекристо!

Вне себя от возбуждения, она снова велела Федору раздеваться, как тигрица запрыгнула на ящик, встав на четвереньки и до умопомрачения соблазнительно выпятив пышную попку, а через пять минут ее блаженный стон вновь слился с мужским рычанием. Отдышавшись, Федор спустился вниз, нашел и принес три сломанных стула. На двух они уселись с Джулией, на третьем разложили драгоценные находки.

– Петр, упомянутый в записке, очевидно, дед моего деда Петра Алексеевича, – с благоговением прошептала Джулия. – Но я не слышала ничего про этот тайник. Или мать не успела сказать ничего сыну, или тот не передал никому секрет.

Архив оказался на редкость основательным. Очевидно, легендарный прапрапрадед Николай Петрович во всем любил строгий порядок. Здесь оказались все документы на право владения землей, об утверждении дворянства и фамильного герба. Было множество писем, причем несколько весьма ценных – еще два от Льва Толстого и одно от великого князя Константина Николаевича, брата императора Александра II. Нашлось множество дагеротипов со всеми членами семьи, видами поместья и природы. К каждому сзади была приклеена бумажка с пояснениями и датой съемки.

– Вот это да! – восхитилась Джулия. – О таком я даже не смела мечтать. – Теперь мы сможем восстановить дом в первозданном виде.

Часть дагеротипов оказалась в отдельном ящичке, закрытом на замок, который пришлось сломать.

– Ого! – только и сумел произнести Федор. – Оказывается, я правильно вообразил деяния нашего предка. Настоящее семейное дагеропорно!

Федор покосился на Джулию, которая по-турецки сидела на стуле. Опытным глазом он определил, что ее бесстыдно открытая плоть вновь начинает набухать и расширяться. Федор вновь набросился на девушку, которая теперь расположилась на четвереньках на двух стульях.

– Так мы никогда не закончим разбор документов, – засмеялась Джулия, когда все было закончено.

– Тогда оденься.

– Не хочу, меня так больше устраивает – совмещение приятного с полезным.

Под дагерротипами нашлось множество деловых записей Николая Петровича, чертежи, довольно неплохие рисунки обнаженных женщин, а также чрезвычайно ценные для Джулии записи о родственниках и предках. На дне ящика лежали завернутые в тряпочку две книги – «Декамерон» Боккаччо и «Фанни» Клеланда – и три толстые тетради, мелко исписанные круглым женским почерком.

– Это дневник жены Николая Петровича! – воскликнула Джулия, бегло просмотрев бумаги. – Тот же почерк, что в записке на крышке. Ого, как откровенно! Смелая и незаурядная была женщина! Наконец-то мы во всем разберемся!

Они жадно углубились в чтение. Помещица описывала в основном то, что видела сама, что-то со слов мужа. Кое-что молодые люди сами додумали. и перед глазами их как живые вставали картины полуторавековой давности.

Вся семья собралась на ужин, который нынче подавался на веранде: стояла жара, и до вечерней прохлады было еще далеко. Молодая крестьянка сегодня впервые прислуживала за столом. А пожилая ключница шепотом непрерывно бранила ее:

– Евдокия, сколько я тебя учила, а все как об стенку горох! Вилки кладутся слева, а ножи справа. Неужели трудно запомнить! Увидел бы барин, ох, осерчал бы!

– Да как же они есть-то будут левой рукой? – удивлялась Евдокия, здоровая красивая девка лет восемнадцати.

– Твое какое дело! У господ другое понятие. Тише! Идут!

Евдокия поправила белый передник и косынку в русых волосах. Появились господа, и обе крестьянки низко поклонились. Первым за стол сел барин, крепкий молодой мужчина лет двадцати шести – двадцати восьми. Рядом устроилась его хрупкая жена, лет на пять моложе супруга, и две девочки пяти и трех лет.